ПСС. Том 05. Произведения, 1856-1859 гг.

М[илостивые] Г[осудари]. Избраніе меня въ члены общества польстило моему самолюбію и искренно обрадовало меня. Лестное избраніе это, я отношу не столько къ моимъ слабымъ попыткамъ въ литератур, сколько къ выразившемуся этимъ избраніемъ сочувствію къ той области литературы, въ которой были сдланы эти попытки. Въ послдніе два года политическая и въ особенности изобличительная литература, заимствовавъ въ своихъ цляхъ средства искуства и найдя замчательно умныхъ, честныхъ и талантливыхъ представителей, горячо и ршительно отвчавшихъ на каждый вопросъ минуты, на каждую временную рану общества, казалось, поглотила все вниманіе публики и лишила художественную литературу всего ея значенія. Большинство публики начало думать, что задача всей литературы состоитъ только въ обличеніи зла, въ обсужденіи и въ исправленіи его, однимъ словомъ въ развитіи гражданскаго чувства въ обществ. Въ послдніе два года мн случалось читать и слышать сужденія о томъ, что времена побасенокъ и стишковъ прошли безвозвратно, что приходитъ время, когда Пушкинъ забудется и не будетъ боле перечитываться, что чистое искуство невозможно, что литература есть только орудіе гражданскаго развитія общества и т. п. Правда, слышались въ это время заглушенные политическимъ шумомъ голоса Фета, Тургенева, Островскаго, слышались возобновленные въ критик, чуждые намъ толки объ искуств для искуства, но общество знало, что оно длало, продолжало сочувствовать одной политической литератур и считать ее одну[298] — литературой. Увлеченіе это было благородно, необходимо и даже временно справедливо. Для того, чтобы имть силы сдлать т огромные шаги впередъ которые сдлало наше общество въ послднее время, оно должно было быть одностороннимъ, оно должно было увлекаться дальше цли, чтобы достигнуть ея, должно было одну эту цль видть передъ собой. И дйствительно, можно ли было думать[299] о поэзіи въ то время, когда передъ глазами въ первый разъ раскрывалась картина окружающаго насъ зла и представлялась возможность избавиться [отъ] его. Какъ думать о прекрасномъ, когда становилось больно! Не намъ, пользующимся плодами этаго увлеченія, укорять за него. Разспространенныя въ обществ безъсознательныя потребности уваженія къ литератур, возникшее общественное мнніе, скажу даже, самоуправленіе, которое замнило намъ наша политическая литература, вотъ плоды этаго благороднаго увлеченія. Но какъ ни благородно и ни благотворно было это одностороннее увлеченіе, оно не могло продолжаться, какъ и всякое увлеченіе. Литература народа есть полное, всестороннее сознаніе его, въ которомъ одинаково должны отразиться, какъ народная любовь къ добру и правд, такъ и народное созерцаніе красоты въ извстную эпоху развитія. Теперь, когда прошло первое раздраженіе вновь открывшейся дятельности, прошло и торжество успха, когда долго сдержанный прорвавшійся политическій потокъ, угрожавшій поглотить всю литературу, улегся и утихъ въ своемъ русл, общество поняло односторонность своего увлеченія. Послышались толки о томъ, что темныя картины зла надоли, что безполезно описывать то, что мы вс[300] знаемъ, и т. п. И общество было право. Это наивно выраженное неудовольствіе значило то, что общество поняло теперь, не изъ однихъ критическихъ статей, но опытомъ дознало, прожило ту кажущуюся простой истину, что какъ ни велико значеніе политической литературы, отражающей[301] въ себ временные интересы общества, какъ ни необходима она для народнаго развитія, есть другая литература, отражающая въ себ вчныя, обще-человческія интересы, самыя дорогія, задушевныя сознанія народа, литература, доступная человку всякаго народа и всякаго времени, и литература, безъ которой не развивался ни одинъ народъ, имющій силу и сочность.

Это въ послднее время явившееся убжденіе въ двойн радостно для меня. Оно радостно для меня лично, какъ для односторонняго любителя изящной словесности, которымъ я чистосердечно признаю себя, и радостно вообще, какъ новое доказательство силы и возмужалости нашего общества и литературы. Проникшее въ общество сознаніе о необходимости и значеніи двухъ отдльныхъ родовъ литературы служитъ лучшимъ доказательствомъ того, что словесность наша вообще не есть, какъ еще думаютъ многіе, перенесенная съ чужой почвы дтская забава, но что она стоитъ на своихъ прочныхъ основахъ, отвчаетъ на разностороннія потребности своего общества, сказала и еще иметъ сказать многое и есть серьозное сознаніе серьознаго народа.

Въ наше время возмужалости нашей литературы больше чмъ когда-нибудь можно гордиться званіемъ Русскаго писателя, радоваться возобновленію общества любителей Русской словесности и искренно благодарить за честь избранія въ члены этаго почтеннаго общества.

—

КОММЕНТАРИИ

ИЗ ЗАПИСОК КНЯЗЯ Д. НЕХЛЮДОВА (ЛЮЦЕРН.)