ПСС. Том 06. Казаки

По принятому мнѣнiю это очень естественно. Я же до сихъ поръ, — сколько ни напрягалъ свои умственныя способности — не могъ еще объяснить себѣ, почему они ѣдутъ именно на Кавказъ, а не въ Вологодскую или Могилевскую, или Нижегородскую губернiю?

Мотъ останется мотомъ и въ Москвѣ, и въ Мамадышахъ, и на Кавказѣ, только съ той разницей, что въ Петербургѣ учтивые французы-трактирщики и портные овладѣютъ его жизнью, а на Кавказѣ грубые духанщики и жиды. — Несчастный игрокъ на Кавказѣ больше, чѣмъ гдѣ-нибудь, будетъ несчастнымъ, ежели только не гадкимъ. Неудавшiйся умникъ найдетъ много предшественниковъ на Кавказѣ и скорѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь, будетъ понятъ. — Трусъ останется трусомъ, сколько бы разъ онъ ни ходиль въ походы и ни подвергалъ безъ цѣли жизнь свою опасности. Честолюбецъ тоже едва ли найдетъ то, что ожидаетъ, такъ какъ на Кавказѣ еще меньше, чѣмъ вездѣ, успѣхъ зависитъ отъ достоинства и усердiя. Остается одинъ отчаянный любовникъ, который въ кровавомъ бою хочетъ сложить свою голову и тѣмъ самымъ, по какому то странному умозаключенiю, отмстить неприступной, коварной или жестокой; но и то мнѣ кажется, что ужъ ежели онъ непремѣнно намѣренъ лишить себя жизни, то можно бы было сдѣлать это удобнѣе, вернѣе и скорѣе — дома. —

Александръ Львовичь Губковъ, съ которымъ я имѣлъ честь въ первой главѣ познакомить читателя, также какъ и почти всѣ молодые люди хорошихъ фамилiй, служащiе на Кавказѣ, поддался влiянiю утвердившагося мнѣнiя о мнимомъ благотворномъ дѣйствiи этаго края на кошельки и нравственность людей. Жизнь независящаго ни отъ кого гвардейскаго офицера и несчастная страсть къ игрѣ разстроили въ три года службы въ Петербургѣ его дѣла до такой степени, что онъ принужденъ былъ взять отпускъ и ѣхать въ деревню, для прiискиванiя средствъ выйдти изъ такого положенiя.

Въ деревнѣ туманъ, въ которомъ представлялось ему его положенiе, понемногу разошелся, и онъ понялъ, что жизнь его еще не совсѣмъ испорчена, ежели онъ съумѣетъ вывезти телѣгу своей жизни изъ той глубокой колеи, по которой она до сихъ поръ катилась такъ незамѣтно. «Походная жизнь, труды, опасности, отсутствiе искушенiй, дикая природа, чины, кресты!».......... и онъ рѣшился перейдти въ кавказскiй пѣхотный полкъ.

Само собою разумѣется, что дѣйствительность далеко не соотвѣтствовала тому, что ожидало его воображенiе; а черезъ сколько неизвѣстныхъ ему до той поры — когда онъ жилъ въ большихъ размѣрахъ — горькихъ униженiй заставили его пройдти его недостатки, которыхъ не исправилъ одинъ воздухъ Кавказа.

Не разъ ему случалось слышать фразы въ родѣ слѣдующихъ: «я вашихъ картъ не бью, потрудитесь прислать»; или: «маркитантъ говоритъ, что онъ въ долгъ не отпустить, что много, молъ, васъ и т. д. и т. д. — Въ то время, какъ я начинаю свой разсказъ, Губковъ уже два года служилъ на Кавказѣ и уже давно заплатiлъ дань глупостей неестественному взгляду новаго человѣка, смотрящего на вещи не съ тѣмъ, чтобы понять ихъ, а съ тѣмъ, чтобы найдти въ нихъ то, чего ожидало обманчивое воображенiе. — Онъ уже пересталъ покупать никуда негодные шашки, кинжалы и пистолеты, пересталъ одѣваться въ азiятское платье и уѣзжать отъ оказiй, кунаки, которые прежде не выходили изъ его квартиры, страшно надоѣли ему, и онъ уже не старался каждый разъ попасть въ походъ, а предоставлялъ это дѣло начальству и случаю; однимъ словомъ, благоразумный практическій взглядъ кавказскаго офицера, сущность котораго составляютъ ненависть и презрѣніе ко всѣмъ Татарамъ, и правило, никогда никуда не напрашиваться и ни отъ чего не отказываться, — невольно усвоивался имъ.

Несмотря на то, что онъ принадлежалъ въ полку къ партіи бонжуровь, какъ нѣсколько непріязненно называли офицеры тѣхъ, которые говорили по-французски, его любили за то, что онъ всегда старался быть хорошимъ товарищемъ. — Я говорю, старался, потому что дѣйствительно онъ имѣлъ такъ мало общаго съ другими, что не могъ быть товарищемъ по наклонности, а былъ имъ только по убѣжденію. —

Совершенно необыкновенная красота Марьяны не могла не поразить его, человѣка въ высшей степени впечатлительнаго и пылкаго. Ежедневныя, безпрестанныя встрѣчи съ этой женщиной въ ея простой одеждѣ, слегка закрывающей только всѣ прелести удивительнаго тѣла, ея видимая холодность и равнодушіе и даже самая ея грубость и рѣзкость усилили его впечатлѣніе — какъ онъ самъ справедливо признавался — до степени любви самой страстной. —

— «Марьяна!» сказалъ онъ ей однажды, когда она одна сидѣла за шитьемъ, поджавши ноги, въ своей избушкѣ: «пусти меня къ себѣ»,

— «Зачѣмъ я тебя пустю? Каку́ черную немочь ты тутъ найдешь?»

— «Марьяна, я ничего для тебя не пожалѣю, все, что ты только захочешь, я готовъ сдѣлать для тебя; а ты никогда добраго слова мнѣ не скажешь. Тебѣ, можетъ быть, нужны деньги, вотъ возьми себѣ».

— «Такъ вотъ и стану я твои деньги брать! Не нужно мнѣ ничего».

— «Да я вѣдь отъ тебя ничего не хочу, ничего не прошу, мнѣ только жалко, что такая красавица, какъ ты, мучаешься работой».