ПСС. Том 07. Произведения, 1856-1869 гг.

Все говорятъ: не дѣлись, не дѣлись. Терпи, а не расходись. Что подѣлился, то разорился. Такъ и старики говорятъ, въ старину не дѣлились — богаче жили; и[53] миръ судитъ, чтобы больше двойниковъ или тройниковъ было; — было бы кому мірское дѣло потянуть; такъ и господа начальство судятъ. Особенно старые господа. Какъ кто дѣлиться вздумаетъ, посѣкутъ обоихъ, да и велятъ опять вмѣстѣ жить. — А опять придешь, опять тоже будетъ. —

А настоящее дѣло, другой разъ дѣлежъ баловство, а другой разъ не миновать дѣлиться, брату ли съ братомъ или отцу съ сыномъ. Что больше вмѣстѣ жить, то грѣха больше. Все больше отъ бабъ, говорятъ, дѣлежъ бываетъ. Другой разъ и не отъ бабъ, да не миновать дѣлиться. Такъ-то съ Сергѣемъ Резуновымъ было.

Остался Сергѣй послѣ отца сиротой, всего годочковъ 6 отъ роду. Прозвище его настоящее Трегубой; такъ его отца звали, а ужъ Резуновымъ онъ по вотчиму называться сталъ. — Отчего Трегубой померъ, Богъ его знаетъ; говорили старухи умныя (они все знаютъ, старухи), говорили, что его въ Саламатинѣ баба испортила, только[54] не вѣрю я что-то бабамъ, а должно простудился, горячка или[55] другая болѣзнь отъ Бога была. Мужикъ онъ былъ одинокой, бедный, остались послѣ него молодайка вдова, да трое сиротъ, Сережка, да двѣ дѣвочки. И померъ то въ самое голодное время передъ осѣнью. Хоть по міру иди. Спасибо, господскіе были, хоть плохи-плохи, а сходила къ прикащику, велѣлъ отсыпное выдавать, на вдову два пуда, да на дѣтей полтора.

[56] Кто Сергѣя Резунова зналъ большимъ, старымъ, тому трудно подумать, какой онъ былъ маленькимъ Сережкой. Старый Сергѣй былъ мужикъ акуратный, невысокой не малый, и не худощавый не толстый, а середка на половинѣ. Волосы на головѣ были русые, не курчавые, такъ мочалками висѣли, все въ глаза попадали; бородка была небольшая клиномъ, на щекахъ вовсе волосъ не росло, и когда я его зналъ, то ужъ много сѣдыхъ волосъ было; носъ былъ загнутой крюкомъ, и поперекъ и подъ глазомъ шрамъ былъ, еще мальчикомъ[57] топоромъ разрубили; ротъ былъ небольшой, акуратный: какъ засмѣется, <бывало, такъ всѣмъ весело станетъ;> зубы бѣлые, ровные. Только смѣялся онъ не часто, нешто когда выпьетъ, а то больше мужикъ серьезной былъ. Засунетъ, бывало, персты большіе за кушакъ: — «ну что, милый человѣкъ», — такая у него поговорка была, и что ему не скажи, всякое дѣло разберетъ и докажетъ.

^{Рукопись отрывка рассказов из деревенской жизни: „Это было в субботу“.}

^{Размер подлинника.}

Такъ кто его такимъ то зналъ, тому трудно подумать, какой такой былъ Сережка сиротка, когда его еще отъ земли не видать было.

А былъ онъ маленькой, бѣлоголовый, пузатый парнишко, и повѣса былъ, за то и много его тогда мать била. Нужда, горе, а тутъ еще дѣти. Прибьетъ, бывало, съ горя, а потомъ и самой жалко. —

Вотъ въ тѣ то поры, когда еще его отъ земли не видать было, помнитъ онъ, что пришелъ къ нимъ разъ въ избу сосѣдъ, дядя Θедоръ. — Дѣло было осѣнью, съ хлѣбомъ убрались, народъ дома былъ. — Пришелъ дядя Федоръ пьяный, ввалился въ избу: «Марфа, а Марфа, — кличетъ, — иди угощай меня, я женихъ пришелъ». — А Марфа на выгонѣ замашки стелила. Сережка игралъ съ ребятами на улицѣ, увидалъ дядю Федора, за нимъ въ избу пошелъ, черезъ порогъ перешагнулъ, а самъ руками за него прихватился, — такой еще малый былъ.

— Кого тебѣ, дядюшка?

— Гдѣ мать?

— На старой улицѣ замашки стеле.

— Бѣги, покличь ее, я тебѣ хлѣбца дамъ.

— Не, не дашь, ты намеднись Ваську побилъ.

— Бѣги, кличь маму, пострѣленокъ, — да какъ замахнется на него. — О! убью, трегубое отродье! — да какъ закотитъ глаза, да къ нему. Пошутить что ли онъ хотѣлъ, только Сережка не разобралъ, вывернулъ глаза, глянулъ на него, да опять на четверенькахъ черезъ порогъ![58] да въ переулокъ задворками черезъ гумно, да на выгонъ, только босыя ножонки блестятъ, какъ задралъ, а самъ реветъ, точно козленка рѣжутъ. — Что ты, чего, сердешный, — бабка встрѣтила, спрашиваетъ; такъ только глянулъ на нее, еще пуще взвылъ, прямо къ матери; подкатился къ ней клубочкомъ, уцѣпился за панёву и хочетъ выговорить — не можетъ, какъ что душитъ его. —

Марфа глянула на него, видитъ плачетъ.

— Кто тебя? Что не сказываешь? Кто, говорю?

— Мамушка!… Трегубой… сказалъ… убить хоче… пьяный такой… къ намъ… намъ въ избу зашелъ… — А самъ панёву не пущаетъ. Она его отцѣпитъ, а онъ за другое мѣсто перехватитъ, какъ колючка какая. Разсердилась баба, ей немного ужъ достелить оставалось,[59] пошла къ пучку, а онъ на ней виситъ. Прибила опять. — Кто тебя, сказывай, — говоритъ.

— Дядя Федоръ… въ из… избу пришелъ… — ужъ насилу-насилу выговорилъ.

Какъ поняла мать, недославши толкнула его отъ себя, бросила, одернула паневу и пошла въ избу. —