ПСС. Том 14. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть 2

Pierre ездил к Ростовым для Наташи, но он очень редко бывал[310] с нею и говорил с нею отдельно. Ему нужно было только для того, чтобы ему было радостно и покойно, чувствовать ее присутствие, смотреть на нее, слушать ее. И она знала это и всегда бывала там, где он, когда он бывал у них. Ей самой было приятнее всего в его присутствии. Он только один[311] не тяжело, а напротив утешительно напоминал ей о том страшном времени. После игры Pierre остался у стола, рисуя на нем фигуры. Надо было уезжать. И, как всегда, именно когда надо было уезжать, Pierre чувствовал, как ему хорошо было в этом доме. Наташа и Соня подошли к нему и сели у стола.

– Что это вы рисуете?

Pierre не отвечал.

– Однако, —сказал он Наташе, – вы не на шутку заняты войной, – я этому рад.

Наташа покраснела. Она поняла, что Pierre рад ее увлечению потому, что увлечение это заслонит ее горе.

– Нет, – отвечая на ее мысль, сказал Pierre. – Я люблю наблюдать, как женщины обращаются с мужскими вопросами: у них всё выходит ясно и просто.

– Да и что же может быть неясного, – сказала Наташа оживленно. – Нынче, слушая молитву, мне так всё ясно стало. Надо только смириться, покориться друг другу и ничего не жалеть, и все будет хорошо.

– А вот вы жалеете ж Петю.

– Нет, не жалею. Я бы его ни за что не послала, но ни за что б не удерживала.

– Жалко, что я не Петя, а то меня вы посылаете, – сказал Pierre.

– Вас – разумеется. Да вы и пойдете.

– Ни за что, – отвечал Pierre и, увидав недоверчиво-добрую улыбку Наташи, продолжал. – Удивляюсь, за что вы обо мне такого хорошего мнения, – сказал он.[312] – По-вашему, я могу всё хорошее сделать и всё знаю.

– Да, да, всё. А теперь самое главное – защита отечества, – опять слово «отечество» задержало Наташу, и она поторопилась оправдаться в употреблении этого слова. – Право, я сама не знаю отчего, но я день и ночь думаю, что с нами будет, и я ни за что, ни за что не покорюсь Наполеону.

– Ни за что, – серьезно повторил ее слова [Pierre]. – Вы и не покоритесь, – сказал Pierre и стал писать. – А это вы знаете? – сказал он, пиша ряд цифр. Он объяснил, что все цифры имеют значение букв и что по этому счислению написать 666 – выйдет L’Empereur Napoleon и 42. И рассказал предсказание Апокалипсиса. Наташа долго, с горячечно устремленными глазами смотрела на эти цифры и поверяла их значение.

– Да, это страшно, – говорила она, – и комета.

Наташа так была взволнована, что Pierre раскаивался даже в том, что сказал ей это.

* № 171 (рук. № 89. T. III, ч. 2, гл. I—VIII).

7-я ЧАСТЬ

[313]Что должно было совершиться, то должно было совершиться. Как Наполеон думал, что он начал войну с Россией потому, что он захотел всемирной монархии, а начал ее потому, что не мог не приехать в Дрезден, не мог [не] отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира и не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра и не начать переправу через Неман, так думал Александр, что он ведет отчаянную войну, в которой он не помирится, хотя бы ему дойти до Волги, только потому, что[314] не мог поступить иначе.

Лошадь, поставленная на покатое колесо рушилки,[315] думает, что она[316] совершенно свободно, произвольно ступая с левой или с правой ноги, поднимая или опуская голову, идет потому, что ей хочется взойти наверх, так точно думали все те неперечислимые лица, участники этой войны, которые боялись, тщеславились, горячились, негодовали, думая, что они знают, что они делают, а все были только лошадьми, мерно ступавшими по огромному колесу истории,[317] производившими скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем несвободнее, чем выше они стоят в людской иерархии, чем выше, тем более они связаны, чем круче колесо, тем быстрее и несвободнее идет лошадь. Стоит ступить на это колесо, и[318] нет свободы, нет понятной деятельности, и чем дальше, тем быстрее идет колесо и[319] тем меньше свободы до тех пор, пока не сойдешь с него.

[320]Только Ньютон, Сократ, Гомер действуют сознательно и независимо, и только у тех людей[321] есть тот произвол,[322] который против всех доказательств о нервах доказывает моя, сейчас поднятая и опущенная рука.

[323]Еще можно бы было в какой-нибудь другой деятельности общественной человека оспаривать его зависимость от общих и непроизволь[ных причин], но не в военной, потому что военная есть одна из самых противных де[ятельностей] другой – нравственной стороне человека. Мы привыкли говорить о войне как о благороднейшем деле. Цари носят военный мундир. Военные люди называются так же, как и благодетели рода человеческого – гении, и так же, и более, несравненно более Сократа и Ньютона прославляются. Мечта мальчика есть война. Высшая почесть – военная. А что <есть война> и что нужно для успешного ведения войны? Для того, чтобы быть гением:

1) Продовольствие – организованный грабеж.

2) Дисциплина – варварский деспотизм, наибольшее стеснение свободы.