ПСС. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть 3

В практических делах Пьер, судя по своему отказу в деньгах французу (о котором он долго потом с удовольствием думал, удивляясь тому, что это совсем не так трудно, как прежде ему казалось), Пьер почувствовал, что у него теперь был какой-то центр тяжести, которого не было прежде. Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам, но теперь он знал, что можно и нужно сделать. Новым доказательством этого было его решение ехать в Петербург и Москву.¹⁰⁴⁵ В Орел приезжал к нему его главноуправляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главноуправляющего, около 2-х милионов. Доходы уменьшились на 30% – был результат учетов главноуправляющего. Но когда главноуправляющий ушел, Пьер один стал рассчитывать свое имение и к удивлению своему нашел, что 12 год не только не уменьшил его состояние, но увеличил его в пять раз. Расчет его был основан на том, что он считал доходы, получаемые им самим. Оказалось, что смерть жены, стоившей 150 тысяч, уничтожение подмосковной и московских домов, которые стоили 80 т[ысяч], увеличили его доходы впятеро. Он сообщил это соображение княжне и решил с ней, что он не будет возобновлять московского дома и подмосковной и отдаст внаймы петербургский дом.

* № 289 (рук. № 96. Т. IV, ч. 4, гл. XVI—XIX).

– Да, да, так, так, – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом и жадно вслушиваясь во все страшные подробности, очевидно, забыв даже про присутствие Наташи. – Это был человек редкий. Он так всеми силами души всегда искал одного: быть прекрасным, что он не мог бояться смерти.¹⁰⁴⁶ Если он был горд, он имел право, – сказал Пьер. – Как я рад за него, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе.

¹⁰⁴⁷– Мари не застала его в лучшее время, – начала Наташа. – Он страдал ужасно, но он был так необыкновенен, он умел быть счастлив… Когда я в первый раз пришла к нему… – Наташа¹⁰⁴⁸ вдруг побледнела, как свои воротнички, глаза ее с умиленным блеском остановились на глазах Пьера, и она стала рассказывать отрывистым, с остановками, но не дрожащим голосом то, что она никогда еще никому не рассказывала: всё то, что он говорил в две-три недели их путешествия и жизни в Ярославле.

– Да, да, так, так, – говорил Пьер, нагибаясь над нею с налитыми слезами глазами и раскрытым ртом.

– Я часто думаю, что больше того счастья, которое я испытала в эти дни, никто никогда не испытывал. <В Троице он был очень хорош. Он подозвал меня и стал говорить о прошедшем. Я просила его пожалеть меня. Он сказал, чтобы я жалела его; что прощать никто ничего не может.>

– Да, да, так, – говорил Пьер.¹⁰⁴⁹

Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю любви своего брата с Наташей.

< – Он знал сначала <я думаю>, что его жизнь кончена; но ему было не страшно. Он хотел спасти меня, и он спас. Перед приездом в Ярославль я рассердилась на Кирилла за то, что его дурно положили. Он, смеясь,>

[Далее от слов: Мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи кончая: – Ну, прощай, прощай, душенька, милая Маша. Как бы я съела тебя, так я люблю тебя, – прощаясь, сказала Наташа и ушла к себе близко к печатному тексту. T. IV, ч. 4, гл. XVI—XVIII.]

На другой день, проснувшись, Пьер испытал чувство, подобное тому, которое должен испытывать человек, легший спать на воле и проснувшийся скованным. Та свобода, которой он так дорожил, которую он так лелеял, которой он так радовался в себе, не существовала более. Все, раскиданные прежде в разных сторонах центры жизни, все вдруг слились к одному центру, и центр этот был Наташа. Он отложил свой отъезд в Москву и поехал на другой день обедать к княжне Марье; на третий день он поехал вечером. Вернувшись в этот день домой, он долго взад и вперед ходил по своей комнате.¹⁰⁵⁰

«Ну, что же делать. Если надо, то надо», – сказал он себе. И, сев за стол, написал письмо в Кострому к графу, прося у него руки его дочери.¹⁰⁵¹ Он писал, что знает несвоевременность такой просьбы¹⁰⁵² и потому готов ждать столько, сколько это будет нужно, и до тех пор не решится говорить с самой Натальей Ильиничной.

На другой день утром Пьер поехал к княжие Марье. Как только Наташа вышла из комнаты, Пьер вынул из кармана свое письмо к графу и показал ей его.

– Скажите мне свое мнение. Могу я послать это письмо, могу я надеяться?

Княжна Марья прочла письмо; краска радости покрыла ее лицо.

– Я очень рада, – сказала она.

– Но могу, могу я…

– Я очень счастлива. Я только одно скажу вам. Когда мы не знали о смерти вашей жены и вас считали за мертвого, она говорила мне, что один человек, которого она могла бы любить, как мужа – это вы.

Пьер вскочил, засопел носом и стал целовать княжну Марью.

– Я и не думаю теперь, не говорите. Я поеду в Петербург.

– Она любит вас, и она чудная девушка. Вы будете счастливы.