ПСС. Том 18. Анна Каренина. Части 1–4

Полюбовавшись на приплод нынешнего года, который был необыкновенно хорош, — ранние телята были с мужицкую корову, Павина дочь, трех месяцев, была ростом с годовых, — Левин велел вынести им наружу корыто и задать сено за решетки. Но оказалось, что на неупотребляемом зимой варке сделанные с осени решетки были поломаны. Он послал за плотником, который по наряду должен был работать молотилку. Но оказалось, что плотник чинил бороны, которые должны были быть починены еще с масляницы. Это было очень досадно Левину. Досадно было, что повторялось это вечное неряшество хозяйства, против которого он столько лет боролся всеми своими силами. Решетки, как он узнал, ненужные зимой, были перенесены в рабочую конюшню и там поломаны, так как они и были сделаны легко, для телят. Кроме того, из этого же оказывалось, что бороны и все земледельческие орудия, которые велено было осмотреть и починить еще зимой и для которых нарочно взяты были три плотника, были не починены, и бороны всё-таки чинили, когда надо было ехать скородить. Левин послал за приказчиком, но тотчас и сам пошел отыскивать его. Приказчик, сияя так же, как и всё в этот день, в обшитом мерлушкой тулупчике шел с гумна, ломая в руках соломинку.

— Отчего плотник не на молотилке?

— Да я хотел вчера доложить: бороны починить надо. Ведь вот пахать.

— Да зимой-то что ж?

— Да вам на счет чего угодно плотника?

— Где решетки с телячьего двора?

— Приказал снести на места. Что прикажете с этим народом! — сказал приказчик, махая рукой.

— Не с этим народом, а с этим приказчиком! — сказал Левин, вспыхнув. — Ну для чего я вас держу! — закричал он. Но вспомнив, что этим не поможешь, остановился на половине речи и только вздохнул. — Ну что, сеять можно? — спросил он, помолчав.

— За Туркиным завтра или послезавтра можно будет.

— А клевер?

— Послал Василия с Мишкой, рассевают. Не знаю только, пролезут ли: топко.

— На сколько десятин?

— На шесть.

— Отчего же не на все? — вскрикнул Левин.

Что клевер сеяли только на шесть, а не на двадцать десятин, это было еще досаднее. Посев клевера, и по теории и по собственному его опыту, бывал только тогда хорош, когда сделан как можно раньше, почти по снегу. И никогда Левин не мог добиться этого.

— Народу нет. Что прикажете с этим народом делать? Трое не приходили. Вот и Семен…

— Ну, вы бы отставили от соломы.

— Да я и то отставил.

— Где же народ?

— Пятеро компот делают — (это значило компост). Четверо овес пересыпают; как бы не тронулся, Константин Дмитрич.

Левин очень хорошо знал, что «как бы не тронулся» значило, что семянной английский овес уже испортили, — опять не сделали того, что он приказывал.

— Да ведь я говорил еще постом, трубы!.. — вскрикнул он.

— Не беспокойтесь, всё сделаем во-время.

Левин сердито махнул рукой, пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне. Овес еще не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и оторвав отсюда двух рабочих для посева клевера, Левин успокоился от досады на приказчика. Да и день был так хорош, что нельзя было сердиться.

— Игнат! — крикнул он кучеру, который с засученными рукавами у колодца обмывал коляску. — Оседлай мне…

— Кого прикажете?

— Ну, хоть Колпика.

— Слушаю-с.

Пока седлали лошадь, Левин опять подозвал вертевшегося на виду приказчика, чтобы помириться с ним, и стал говорить ему о предстоящих весенних работах и хозяйственных планах.

Возку навоза начать раньше, чтобы до раннего покоса всё было кончено. А плугами пахать без отрыву дальнее поле, так чтобы продержать его черным паром. Покосы убрать все не исполу, а работниками.

Приказчик слушал внимательно и, видимо, делал усилия, чтоб одобрять предположения хозяина; но он всё-таки имел столь знакомый Левину и всегда раздражающий его безнадежный и унылый вид. Вид этот говорил: всё это хорошо, да как Бог даст. Ничто так не огорчало Левина, как этот тон. Но такой тон был общий у всех приказчиков, сколько их у него ни перебывало. У всех было то же отношение к его предположениям, и потому он теперь уже не сердился, но огорчался и чувствовал себя еще более возбужденным для борьбы с этою какою-то стихийною силой, которую он иначе не умел назвать, как «что Бог даст», и которая постоянно противопоставлялась ему.

— Как успеем, Константин Дмитрич, — сказал приказчик.

— Отчего же не успеете?

— Рабочих надо непременно нанять еще человек пятнадцать. Вот не приходят. Нынче были, по семидесяти рублей на лето просят.

Левин замолчал. Опять противопоставлялась эта сила. Он знал, что, сколько они ни пытались, они не могли нанять больше сорока, тридцати семи, тридцати восьми рабочих за настоящую цену; сорок нанимались, а больше нет. Но всё-таки он не мог не бороться.

— Пошлите в Суры, в Чефировку, если не придут. Надо искать.

— Послать-пошлю, — уныло сказал Василий Федорович. — Да вот и лошади слабы стали.

— Прикупим. Да ведь я знаю, — прибавил он смеясь, — вы всё поменьше да похуже; но я нынешний год уж не дам вам по-своему делать. Всё буду сам.