ПСС. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Степанъ Аркадьичъ, разсказывая одну изъ лучшихъ сценъ Горбунова о мировомъ судьѣ и представляя ее въ лицахъ, проводилъ ее до коляски.[1762] Грабе оставался, и она ѣхала одна.

– Это прелесть, этотъ пьяненькій Вашскородіе… – представлялъ Степанъ Аркадьичъ, стоя у коляски. – Ахъ, да, – вскрикнулъ онъ, останавливая кучера и перегибаясь въ коляску ближе къ Аннѣ. – Я могу поздравить тебя.

– Съ чѣмъ? – вздыхая спросила Анна.

– Ты развѣ не получила письма отъ Алексѣя Александровича? Онъ согласенъ.

– Какое письмо? Я ничего не получала.

– Это я немножко, моя душа, виноватъ. Повинную голову не сѣкутъ, не рубятъ. Видишь ли, я уже[1763] съ недѣлю получилъ это письмо на имя Долли, тамъ сказано: «для передачи Аннѣ Аркадьевнѣ». Я не разсмотрѣлъ, да и переслалъ въ деревню къ Долли, а вчера она ужъ мнѣ назадъ прислала. Я нынче велѣлъ къ тебѣ отнести. Да, поздравляю. Я, душа моя, такъ искренно радъ, что всѣ твои мученья, моей бѣдняжки милой, кончатся. И въ самомъ дѣлѣ, что за глупость съ его стороны не соглашаться. Ну, прощай, душа моя, à ce soir, [1764] сказалъ онъ, тронувъ пальцемъ въ перчаткѣ кучера и рукою дѣлая жестъ поклона.

Сѣрые кровные рысаки дружнымъ ходомъ, безъ секундъ версту, несли щегольскую, чуть покачивавшуюся на мягкихъ рессорахъ игрушку коляску. Анна, прислонясь къ углу и закрывшись зонтикомъ, представляя видъ довольства, красоты и счастья, катилась къ дому и не думала, а съ ужасомъ прислушивалась къ тому безсмысленному и страшному клокотанію, которое происходило въ ея душѣ и угрожало ей чѣмъ то ужаснымъ. «Кити Левина боится меня, чтобы не заразиться той грязью, въ которую я упала, а онъ у нея бываетъ и не говоритъ мнѣ. Я дѣлала avances[1765] Грабе, и онъ сказалъ мнѣ, что мое время прошло. Онъ былъ честолюбивъ. Онъ погубилъ карьеру и не любитъ меня. Онъ влюбленъ въ Машу, воспитанницу. Онъ влюбленъ въ Кити по прежнему, – она не замѣчала, что вмѣстѣ это не могло быть, – онъ скрываетъ отъ меня, онъ лжетъ, я ненавижу. Я рада, что я погубила его. Я бы желала убить его».

Пріѣхавъ домой, она увидѣла, что его нѣтъ, но спросила:

– Алексѣй Кириллычъ не пріѣзжалъ? Какой отвѣтъ?

Ей подали записку: «Я не могу измѣнить своего обѣщанія провести день у maman; вечеромъ я буду». Не снимая шляпы, она[1766] сидѣла въ гостиной съ этой запиской въ рукахъ, когда вошла Аннушка и напомнила:

– Неугодно ли снять шляпу и переодѣться? Да вотъ письмо отъ Степана Аркадьича, принесъ кучеръ.

– Аннушка, что мнѣ дѣлать?[1767]

Анна взяла письмо и, какъ наказанное дитя, съ изогнутымъ отъ готовыхъ рыданій ртомъ,[1768] сидѣла неподвижно.

– Чтожъ объ этомъ такъ сокрушаться, матушка? – сказала Аннушка,[1769] какъ будто понимая.

Анна вскочила.

– Ступай,[1770] уйди, уйди.

[1771]Аннушка вышла.

«Да, что мнѣ дѣлать? Что мнѣ дѣлать? Когда это было, что все было такъ ясно? Давно. Нѣтъ, нынче». Она взглянула на письмо. «Что мнѣ читать! Что мнѣ за дѣло! Да, но Стива говоритъ, что Алексѣй Александровичъ согласенъ на разводъ. Можетъ быть, и точно я не была права! Зачѣмъ я отказалась, зачѣмъ я мучала его? Можетъ быть, возможно еще. Смириться, помириться, выйти замужъ, уѣхать!»

И вдругъ она ясно поняла на мгновенье, что все то, что ей представлялось, есть выдумки ревности. «Можетъ быть, онъ любитъ еще? Да, но какже онъ не понялъ, какъ я мучаюсь, и не пріѣхалъ? Какъ же онъ обманывалъ меня, не сказалъ, что былъ у Кити? Нѣтъ, все кончено. Да и меня нельзя любить. Грабе напомнилъ мнѣ, что я стара. И все, что было во мнѣ, онъ взялъ. Онъ гордится, онъ хвасталъ мною, и теперь я не нужна ему. Нѣтъ, я ненавижу его. Нѣтъ, все кончено. Но что же дѣлать? Что дѣлать? Я пропала».

Чтобы спасти себя отъ злобы и отчаянія, которыя душили ее, чтобы развлечься, она распечатала письмо Алексѣя Александровича и стала читать.[1772] «Но письмо сейчасъ прочтется, и тогда дѣлать нечего». Она позвонила.

– Скажи, чтобы лошадей не отпрягали. Мнѣ надо ѣхать. Или, если они устали, чтобы запрягли другихъ, разгонныхъ. Мнѣ надо ѣхать.