ПСС. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Онъ вспомнилъ, что было для него первымъ толчкомъ, заставившимъ его провѣрить свои убѣжденія: это была ясная очевидная мысль о смерти при видѣ любимаго умирающаго брата. Когда ему ясно пришла мысль о томъ, что впереди ничего не было, кромѣ страданія, смерти и вѣчнаго забвенія, онъ удивился тому, какъ онъ могъ 14 лѣтъ жить на свѣтѣ съ такими мыслями, какъ онъ давно не застрѣлился. A вмѣстѣ съ тѣмъ онъ жилъ и женился и продолжалъ жить и мыслить и чувствовать. Чтожъ это значило? Теперь ему ясно было, что онъ могъ жить только благодаря тѣмъ вѣрованіямъ, въ которыхъ онъ былъ воспитанъ. Еслибы онъ не имѣлъ этихъ вѣрованій, онъ бы давно перерѣзалъ всѣхъ тѣхъ, которые ему были чѣмъ нибудь непріятны, и его бы давно зарѣзали. А этаго ничего не было. И ему жизнь представилась въ видѣ круглаго сосуда, какой онъ видалъ въ лабораторіяхъ, съ двумя противулежащими узкими отверстіями. Одно было входъ въ жизнь, другое – выходъ. Ни того, ни другаго нельзя было сдѣлать, не идя по прямому пути. Но въ серединѣ излишекъ простора позволяетъ избирать всякія направленія, и тѣмъ, которые отклоняются отъ прямаго пути, кажется, когда они въ серединѣ, что направленіе входа было ложное и что онъ найдетъ лучшій, но неизбѣжная смерть приведетъ опять къ первому прямому пути[1850] – сознанія того, что мы во власти Его и ничего не знаемъ болѣе того, что онъ хотѣлъ открыть намъ. «И тѣмъ легче найти этотъ прямой путь, – думалъ онъ, продолжая сравненіе, – чѣмъ энергичнѣе будешь биться о края,[1851] думая найти новые выходы».[1852]

* № 200 (кор. №124).

– Ты знаешь, Костя, съ кѣмъ Сергѣй Ивановичъ ѣхалъ сюда? – сказала Долли, обращаясь къ Левину, – съ Вронскимъ. Онъ ѣдетъ въ Сербію.

– А! – сказалъ Левинъ. – Все ѣдутъ добровольцы.

– Да еще какъ! Вы бы видѣли оваціи. Нынче вся Москва сошла съ ума отъ вчерашнихъ телеграммъ. Теперь же 3-я тысяча добровольцевъ. Что, васъ не подмывало? Я увѣренъ – не будь вы женаты, поѣхали бы.

– Вотъ ужъ ни въ какомъ случаѣ, – улыбаясь сказалъ Левинъ.

– Т. е. въ военную службу, такъ какъ ты не служилъ, понимаю, но въ общество Краснаго Креста я бы пошелъ.

– Ни туда, ни сюда.

– Отчегожъ?

– Да я ничего не понимаю во всемъ этомъ дѣлѣ съ самаго начала.

– Т. е. чегожъ ты не понимаешь?

– Да я не понимаю, что такое значитъ братья Славяне. Я ихъ не знаю и никто не зналъ до прошлаго года. Вдругъ мы возгорѣлись любовью, – говорилъ Левинъ, начавши говорить спокойно и начиная увлекаться своими словами и горячиться.

– Такъ ты не знаешь исторіи и всей нашей кровной связи съ Славянами. Если ты не знаешь, то ты, какъ русскій, долженъ чувствовать то, что чувствуетъ теперь всякій мужикъ изъ тѣхъ, которые бросаютъ семью и приходятъ проситься въ добровольцы. Нашихъ бьютъ. За Христа бьютъ Агаряне. A тѣ, которые несутъ послѣдніе гроши, – это народное чувство.

– Да я живу въ деревнѣ, этаго нѣтъ ничего.

– Ну, это ты слишкомъ. Какъ нѣтъ, – сказала Долли. – А воскресенье въ церкви.

– Да они чтобъ душу спасти. Имъ сказали, что вотъ собираютъ на душеспасительное дѣло.

– Да вѣдь они знаютъ на что, – утвердительно говорилъ Сергѣй Ивановичъ, хотѣвшій въ деревнѣ увидѣть, какъ смотритъ на дѣ[ло] народъ. Это голосъ всей Россіи.

– Прессы, а не Россіи. Мы здѣсь, въ деревнѣ, совершенно въ томъ положеніи, какъ если бы люди сидѣли смирно въ комнатѣ, а ихъ бы всѣ увѣряли, что они бѣснуются; такъ насъ, народъ, увѣряютъ, что мы сочувствуемъ, а мы ничего не знаемъ.

– Это вѣчная страсть противурѣчить. Мы видимъ это сочувствіе, – сказалъ Сергѣй Ивановичъ, – когда толпы идутъ, бросая все.

– Но его нѣтъ. Еслибъ оно было, то я его не понимаю.

– Нѣтъ, Костя, ты Богъ знаетъ что говоришь, – сказала Долли, по мужу сочувствовавшая.

– О, спорщикъ. Право, изъ желанія спорить, – сказалъ Котовасовъ. – Но я это то и люблю. Ну съ, ну съ, какая ваша теорія?

– Да моя теорія та, что война есть жестокое, ужасное дѣло и по чувству и по наукѣ. Объявляетъ войну Государство, власть, теперь вдругъ войну объявляютъ сотни людей. Берутъ на себя отвѣтственность. Я этаго не понимаю. Дамы христіане даютъ деньги на порохъ, на убійство.

– Да позвольте, – сказалъ Котовасовъ, – убиваютъ братьевъ, единокровныхъ, ну не братьевъ – единовѣрцевъ, дѣтей, стариковъ. Чувство возмущается, требуетъ мщенія. Я понимаю Графа К., который говоритъ, что онъ плѣнныхъ Турокъ не признаетъ.

– Этаго я не понимаю, такъ мы отдаемся чувству такому же животному.

– Да потомъ, сдѣлай милость, скажи, развѣ ты не понимаешь исторической судьбы Русскаго народа, развѣ ты не видишь, что это только дальнѣйшее шествіе его по пути къ своимъ судьбамъ? И развѣ ты не видишь въ этомъ внезапномъ подъемѣ чувства народнаго признакъ?

– Вопервыхъ, я не вижу. И потомъ, что за поспѣшность, почему эти судьбы должны совершаться въ нынѣшнемъ году непремѣнно? Они совершатся. Богъ найдетъ эти пути и приведетъ народъ.

– Да вотъ онъ и ведетъ.

– Нѣтъ, не онъ, а гордость, поспѣшность. Объявленіе войны.

– Да этакъ вы велите сидѣть сложа руки и ждать судьбы, – сказалъ Котовасовъ. – Это Турки дѣлаютъ и досидѣлись.