ПСС. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Известному снижению по мере развития работы над романом – на ряду с образом Каренина – подвергся и образ Вронского. В ранних вариантах особенно подчеркивается обаятельность Вронского (князя Усманского, Уварина, Гагина, Удашева), моцартианское начало его характера. В варианте № 9 (рук. № 9) Облонский говорит о нем как об «очень замечательном человеке»; по словам Облонского, он «во-первых, очень хорош, во-вторых, джентльмен в самом высоком смысле этого слова, умен, поэт и славный, славный малый». В варианте № 19 (рук. №13), в зачеркнутых строках, он – «молодой, красивый юноша», конногвардейский поручик, «и такое еще с детства, очевидно, нетронутое веселье жизни и свежесть были во всех его чертах и движеньях, что в большинстве людей, которые видели его, двигаясь по зале станции, он возбуждал чувство зависти, но зависти без желчи». Анна, встретившись с ним, думает о нем: «Так вот он, этот необыкновенный сын, этот герой, этот феникс, который влюблен и которого всё-таки не может стоить ни одна женщина». В варианте № 15 (рук. № 17) Степан Аркадьич отзывается о нем как представителе нового сорта людей, как об очень образованном человеке, отличающемся от «классических приличных дурногвардейцев»; он либерален. «Разумеется, он не социалист, – говорит о нем Облонский (прибавляя к этому зачеркнутые затем автором слова: «но и то, пожалуй, немножко»), – но он как будто не дорожит теми преимуществами, которые ему сами собой дались как сыну графа Вронского». Он очень любит лошадей, увлекается спортом, живет вне Петербурга, «за ремонтами», и собирается выйти в отставку, пренебрегая теми благами, к которым все стремятся. Тут же, в зачеркнутых строках, говорится о том, что отец Вронского был «замечательно умный и твердый человек», из ничего, из бедных дворян ставший графом и «первым человеком», оставившим «память в истории». В варианте № 18 (та же рукопись) о Вронском говорится, что он кончил первым курс в артиллерийском училище и отличался большими способностями к математике, но не брал в руки книги – романа, кроме как на ночь; будучи блестящим светским человеком, он не ездил в общество; имея все данные для того чтобы итти по дороге честолюбия, он пренебрегал успехами и служил во фронте; будучи богат, он почти всё свое состояние отдал женатому брату. В жизни спустя рукава он находит удовольствие. Для иллюстрации того, как в процессе работы над романом в характере Вронского сбавлялись черты его простодушия, показательна и следующая деталь. В варианте № 28 (наборная рукопись) Левин, после отказа Кити с горечью думая о своих недостатках, противополагает себе Вронского-Удашева «счастливого, доброго, умного и наивного, никогда ни в чем нe сомневающегося». В окончательном же тексте слова «наивного, никогда ни в чем не сомневающегося» исправлены на «спокойного, наверное, не бывавшего в таком ужасном положении, в котором он был нынче вечером».

В окончательном тексте отношение Вронского к Кити не идет дальше легкого, неглубокого влечения к девушке «светской, милой, невинной», притом полюбившей его; он чувствует прелесть сближения с ней после роскошной и грубой своей петербургской жизни, но он вовсе не думает жениться на ней; женитьба вообще никогда не входила в его планы; он не только не любил семейной жизни, но в положении мужа видел для себя нечто чуждое, враждебное, больше всего – смешное. После вечера у Щербацких, он, правда, почувствовал, что духовная связь, установившаяся между ним и Кити, теперь стала так сильна, что надо что-то предпринять, но что именно предпринять – он не знал.

В ранней стадии работы над романом не одни лишь окружающие уверены в том, что Вронский женится на Кити, но и сам Вронский (Гагин, Удашев), хотя и колеблясь, думает о женитьбе на ней и переживает не только чувство влечения к Кити, но и влюбленности. В варианте № 17 (рук. № 21) сказано, что Вронский (Удашев) уезжает от Щербацких не только с обычным чувством чистоты, свежести и невинности, но и с чувством «поэтического умиления за свою любовь к Кити и ее любовь». Тут же, в зачеркнутых строках, говорится об усилившихся у Вронского тоске и унынии, соединяемых с чувством влечения к Кити. Он думает о том, что надо кончить прежнюю жизнь, ему хочется плакать и любить и быть любимым. Раньше, до тех пор пока не влюбился в Кити, он не помышлял о женитьбе, но теперь ему приходит эта мысль. Если он сразу и не решает ее осуществить, то потому прежде всего, что боится выпустить «тот заряд чего-то», который был у него в запасе и который он опасался растратить, введя себя в рамки семейной жизни. Но в зачеркнутых строках конца варианта он говорит самому себе: «Да, я люблю ее, выйду в отставку. Да и потом она любит меня, и я не мог, если бы и хотел, бежать теперь. Конец пьянству и полковой прежней жизни, и пора. А какая будет будущая – убей бог, не знаю и представить не могу. Но решено, так решено». И за этим следует авторское пояснение: «и когда у него было что решено, то это было решено совсем; это знал всякий, знавший его».