ПСС. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Ни знакомыхъ, ни пріятныхъ лицъ никого не было. Попробовала почитать, бросила, и началось то волшебное тяжелое состояніе – полусвѣтло, чужія лица, шопотъ, вздрагиванье, то тепло, то холодно, а тамъ отворенная дверь, мракъ, буря, снѣгъ и подтянутый кондукторъ съ слѣдами бури на воротникѣ.

Барыня больна жаромъ. Анна сняла шубу, все жарко, и нервы натянуты; воздуха, дышать, дышать. Она надѣла шубку и на первой станціи вышла на крылечко. Аннушка бросилась. «Нѣтъ, я подышать». Буря, свистъ, стукотня. «Депеша дан[а]. Сюда, пожалуйста», и тѣни. Страшно, жутко, кто себя знаетъ, что будетъ. – Вдругъ фигура мужская. Она посторонилась пройти, но онъ къ ней.

– Не нужно ли вамъ чего? – съ низкимъ поклономъ.

– Какъ вы! – и она поблѣднѣла. – Вы зачѣмъ ѣдете?

– Чтобъ быть съ вами.

– Не говорите этаго, это гадко, дурно для васъ, для меня.

– О если это что нибудь для васъ.

Она задыхалась отъ волненія.

– Зачѣмъ? Кто вамъ позволилъ говорить мнѣ это?

– Я не имѣю права, но моя жизнь не моя, а ваша и навсегда.

Она закрыла лицо руками и шла въ вагонъ. Всю ночь она не спала, старушка сердилась; колеблющійся свѣтъ, тряска, свистъ, стукъ остановки и буря, бѣснующаяся на дворѣ.

* № 26 (рук. № 15).

<У однаго изъ главныхъ лицъ Москвы былъ большой балъ. Кити уговорила Анну ѣхать на этотъ балъ, и хоть не въ лиловомъ, какъ Кити непремѣнно воображала, а въ черномъ бархатномъ срѣзанномъ платьѣ, на которое Долли дала свои венеціанскіе гипюра-кружева. Анна ѣхала, и Кити была довольна.

Балъ этотъ долженъ былъ рѣшить ея судьбу, и она теперь, принеся въ жертву Левина, не сомнѣвалась ни минуты въ томъ, что она рѣшится по ея желанію.>

Кити не видала Вронскаго съ самаго того дня, когда она отказала Левину, но знала, что онъ въ городѣ и будетъ на балѣ.

Анна ѣздила на другой день своего пріѣзда къ старухѣ Вронской, застала тамъ сына, провела съ нимъ болѣе часа и вернулась еще съ большей увѣренностью въ томъ, что онъ очень, очень хорошій молодой человѣкъ и будетъ прекрасный мужъ для Кити.

– Одно, что мнѣ не понравилось въ немъ, – говорила Анна, – это то, что онъ хочетъ выходить въ отставку, а въ его положеніи это значитъ искать немилости, бравировать. Я его, кажется, убѣдила не дѣлать этаго, а понемногу, если онъ не хочетъ жить въ Петербургѣ, удаляться отъ двора и перейти въ штатскую номинальную должность. Это все гордость, – говорила Анна.

Анна же разсказывала, что она будетъ на балѣ. Кити ѣхала на балъ все съ тѣмъ же чувствомъ юноши, идущимъ на сраженіе, не покидавшимъ ее съ четверга; но успѣхъ сраженія казался ей несомнѣннымъ, и она чувствовала себя сильной и красивой, какъ никогда. Костюмъ ея былъ голубое платье съ бѣлымъ тюникомъ, и голубые цвѣты на головѣ вѣнкомъ шли къ ней. Если бы она и сомнѣвалась въ своемъ успѣхѣ, первыя минуты входа ея на балъ подтвердили ей ея увѣренность въ томъ, что она хороша.

Она не успѣла дойти до 2-й залы, какъ таблетки ея уже были наполнены именами тѣхъ, съ которыми она танцуетъ, и улыбающіяся при встрѣчѣ ея лица подругъ, очевидно подъ улыбкой скрывающія зависть, говорили ей про ея успѣхъ.

* № 27 (рук. № 15).

Какъ ни любовалась Кити Анной, она не ожидала ее найти столь красивою. Въ особенности простота и спокойствіе ее манеры въ этой бальной суетѣ и бальномъ туалетѣ придавали Аннѣ особенную красоту въ глазахъ Кити. Анна улыбкой встрѣтила Кити, и улыбка эта сказала, что она тоже любуется ею, и пожала ей руку.

Кити видала прежде Анну въ Москвѣ и Петербургѣ въ гостиныхъ и любовалась граціей и ловкостью ея ума, всегда добродушнаго, но эти прелести ума Кити мало цѣнила. Въ этотъ пріѣздъ она особенно полюбила Анну, потому что увидала ее въ совершенно новомъ, задушевномъ быту у сестры; но она никогда не видала ее на балѣ и теперь увидала ее совершенно новою и неожиданною для себя. Она ждала ее въ лиловомъ и теперь, увидавъ ее, поняла, что она не могла быть въ лиловомъ, а что ея прелесть состояла въ томъ, что она всегда выступала изъ своего туалета, что туалетъ никогда не могъ быть видѣнъ на ней. И черное платье съ кружевомъ не было видно, была видна одна она.

И Кити, подумавъ о себѣ, побоялась, не давитъ ли ее самою ея розовый воздушный туалетъ, не замѣтенъ ли онъ. Но это было не справедливо. И улыбка Анны сказала ей это. «Charmant»,[686] говорила эта улыбка. Но, кромѣ того, въ бальной, совершенно новой Аннѣ Кити увидала еще новую прелесть – то, что Анна[687] не видѣла, очевидно, ничего веселаго и ничего непріятнаго на балѣ. Не было въ ней ни этаго сіянія, готовности, которое бываетъ у очень молодыхъ выѣзжающихъ и рѣжетъ немного, ни этаго старанія стать выше толпы, этой глупой философіи бальной, которая такъ свойственна некрасивымъ и не recherchées[688] женщинамъ.. Она была спокойна и весела. Тѣмъ, которые хотѣли затѣвать съ ней тонкіе и глубокомысленные разговоры, она легко и весело перерѣзывала нить разговора.[689]

Хозяинъ дома говорилъ съ ней, когда Кити подошла къ ней.

Кипарисовъ наклонился, прося на туръ вальса.

– Давно ли вы здѣсь? – спросила она.

– Мы 3-го дня пріѣхали.

– A Лидія тутъ?