ПСС. Том 27. Произведения, 1889-1890

Человѣкъ этотъ былъ замѣчателенъ, во первыхъ, тѣмъ, что онъ везъ съ собою хорошенькую дѣвочку 3-хъ лѣтнюю и ухаживалъ за ней, какъ мать, именно какъ мать, а не какъ отецъ: онъ не нѣжничалъ съ нею, не суетился, а видно было, какъ мать, помнилъ ее всякую секунду, и дѣвочка была къ нему довѣрчива и требовательна, какъ бываютъ дѣти къ нянямъ и къ матерямъ, которыми они вполнѣ завладѣли. Вовторыхъ, этотъ человѣкъ и самъ собою былъ замѣчателенъ: не тѣмъ только, что, несмотря на его небогатую одежду и вещи въ истертомъ чемоданѣ и въ узлѣ съ собой въ вагонѣ, и 3-й классъ, и чайникъ съ собой, онъ по всѣмъ пріемамъ своимъ, потому, какъ онъ сидѣлъ, какъ держалъ руки, главное потому, какъ онъ ни на что не смотрѣлъ, a видѣлъ, что дѣлалось въ вагонѣ, какъ онъ учтиво сторонился передъ проходящими, помогалъ тѣмъ, кому нужна была помощь, по всему видно было, что это человѣкъ нетолько благовоспитанный, но умный и многосторонний. Но не это одно. Главная черта его, невольно притягивающая къ нему вниманіе, была та, что онъ, очевидно, дѣлалъ все, что дѣлалъ, для себя, а не для другихъ, что ему совершенно все равно было, какимъ онъ кажется другимъ. Его довольно странное положеніе однаго мущины съ ребенкомъ, обращавшее на него вниманіе, нисколько не стѣсняло его. На обращенія къ нему онъ отвѣчалъ учтиво, но просто и коротко, какъ бы не желая сближаться ни съ кѣмъ. За предложеніе помощи женщинъ благодарилъ, но ему ничего не нужно было: все у него было обдуманно, прилажено, такъ что онъ никому не мѣшалъ,[104] и ему ничего не нужно было. Наружность его была[105] такая: хорошо, тонко сложенный, высокій, очевидно очень сильный (видно, бывшій гимнастъ), немного сутуловатый, ранне лысый, съ маленькой, не сплошной полурыжей-получерной бородкой, оставлявшей незаросшими части лица подъ углами губъ, съ правильнымъ носомъ, толстыми губами и карими, быстрыми и усталыми глазами, изъ которыхъ одинъ косилъ. Быстрыя, сильныя и красивыя всѣ движенья, большія красивыя жилистыя руки. Во всемъ чувствовалась сдержанная нервная напряженность.[106] Ни колецъ, ни pince-nez, ни папиросъ, ни книги — у него ничего не было. Онъ оправлялъ спящаго ребенка, или ухаживалъ его, или становился у окна и сидѣлъ, глядя прямо передъ собой или въ окно и, очевидно, думалъ и хорошо, важно, серьезно думалъ, только изрѣдка отрываясь и взглядывая на дѣвочку, и бѣглымъ взглядомъ, мгновенно охватывавшимъ все на лицахъ[?] въ вагонѣ. Когда онъ встрѣчался со мной глазами, онъ тотчасъ же отводилъ взглядъ, какъ будто понималъ меня и то, что я наблюдаю его. И это ему было какъ будто не то что непріятно, но докучливо. Меня онъ очень занималъ. Мнѣ хотѣлось заговорить с нимъ, но именно потому, что мнѣ очень этаго хотѣлось, совѣстно было и не хотѣлось начать съ какой нибудь глупости. Онъ ѣхалъ до Кіева, судя по вагону, и я тоже, и я надѣялся, что найдется случай.

Дѣло шло къ вечеру, кондукторъ зашелъ зажечь фонари. Онъ посторонился на своей лавочкѣ, и когда у кондуктора не закрывался фонарь, всталъ и очень ловко и скоро поправилъ задвижку и спросилъ, гдѣ можно взять воды горячей въ чайникъ. Кондукторъ сказалъ, что мы подходимъ къ буфету. Онъ досталъ изъ подъ лавки жестяной чайникъ, развязалъ узелокъ, засыпалъ чай и всталъ, но въ это время дѣвочка его проснулась и заплакала.

Въ вагонѣ почти всѣ спали, кромѣ меня. Онъ оглянулся на всѣхъ и встрѣтился глазами со мной.

— Я не выйду, — сказалъ я. — Я побуду съ ней.

Онъ улыбнулся прекрасной, умной, доброй, чуть замѣтной улыбкой. И какъ это часто бываетъ, этотъ короткій взглядъ, улыбка показала намъ наше родство духовное, освободила, такъ сказать, связанную теплоту. Онъ понялъ, что я просто желаю ему быть полезенъ, а я понялъ, что ему это пріятно.[107]

— Нѣтъ, ужъ если вы хотите, то возьмите воды горячей — вотъ деньги. — Онъ подалъ мнѣ пятакъ.

Я взялъ чайникъ и деньги и пошелъ на станцію. Когда я вернулся, дѣвочка ужъ успокоилась и заснула. Онъ очень благодарилъ меня и предложилъ мнѣ напиться чаю. Я согласился. Мы сѣли рядомъ съ дѣвочкой на пустыя лавочки, передъ собой поставили чай. Онъ казался именно тѣмъ самымъ, какимъ я предполагалъ его, благовоспитаннымъ, образованнымъ и тонкимъ, но очень сдержаннымъ человѣкомъ: онъ какъ будто старался не выдать себя и съ особенной скромностью, которую я сначала принялъ за гордость, старался избѣгать фамильярности, т. е. того, что могло бы вызвать насъ на личныя откровенности.