ПСС. Том 29. Произведения, 1891-1894

Всегда это было! Мы среди этого живем. В нынешний неурожайный год положение это не хуже, потому что хуже того, чтобы у матери без помощи умирали дети, ничего ведь не может быть, но в нынешний год только больше «этого худого».

№ 14 (рук. № 5).

(Сочтите все богатства, сосредоточенные в столицах, — в Петербурге, в Москве, в губернских городах, да тут же, среди голодных, в великолепных домах помещиков со всей роскошью европейской жизни, с садами, цветниками, лаун–теннисами, охотами, конными заводами, экипажами, туалетами — и подумайте только о том, кто всё это сделал и делает.) Все эти дворцы, театры, музеи, вся эта утварь, все эти богатства, всё это выработано этим самым голодающим народом, который делает все эти ненужные для него дела только потому, что он этим кормится, т. е. всегда этой вынужденной работой спасает себя от голодной смерти.

№ 15 (рук. № 5).

Нам, взрослым, если мы не сумасшедшие, можно, казалось бы, понять, откуда голод народа.

Прежде всего он — и это знает всякий мужик— он 1) от малоземелья, оттого, что[69] половина земли у помещиков и купцов, которые торгуют и землями и хлебом.

2) от фабрик и заводов с теми законами, при которых ограждается капиталист, но не ограждается рабочий.[70]

3) от водки, которая составляет главный доход государства и к которой приучили народ веками.

4) от солдатчины, отбирающей от него лучших людей в лучшую пору и развращающей их.

5) от чиновников, угнетающих народ.

6) от податей.

7) от невежества, в котором его сознательно поддерживают правительственные и церковные школы.

№ 16 (Из письма к И. И. Гроту от 23 октября 1891 г.).

[Народ] голоден, потому что мы слишком сыты.

Нам, русским, это должно быть особенно понятно. Могут не видеть того промышленные, торговые народы, кормящиеся колониями, как англичане. Благосостояние богатых классов таких народов не находится в прямой зависимости от положения их рабочих. Но наша связь с народом так непосредственна, так очевидна, что наше богатство обусловливается его бедностью или его бедность нашим богатством, что нам нельзя не видеть, отчего он беден и голоден.

* № 17 (рук. № 7).

Всё дело в распределении. Если есть бедный, то всегда только потому, что распределение, производимое законами о приобретении собственности, труде и отношениях сословий, неправильно; и потому, чтобы исправить это неправильное распределение, надо устроить иное. Взять же у богатых и бросить это в сторону бедных не значит сделать новое распределение, а значит — сделать только большую путаницу в старом распределении.

Как бы хорошо и просто было разрешить вопросы роскоши и нищеты тем простым средством, чтобы взять немного у богатых и поделить бедным.

Так бы это хорошо было и просто!

Я сам когда–то думал, что это так.

Но, не к несчастью, а к счастью, это не так.

Казалось бы, маленькое неудобство, — но никак нельзя обойти его, нельзя распределить.

* № 18 (рук. № 5).

Газеты и журналы с чрезвычайным пафосом описывают совершающееся и имеющее совершиться бедствие, (и общество относится к нему совершенно равнодушно. Это факт, который нельзя отрицать) все друг друга укоряют в равнодушии, и все остаются совершенно равнодушны. Жизнь людей общества не подвергается никаким изменениям и продолжает течь по–старому.

В самых голодных местностях, у помещиков среди голодных деревень те же сады, цветы, прогулки, катанья, охоты. Ни в какой год я не видал столько охотников, разъезжающих с сотнями собак по голодным деревням, как в нынешнем.

Люди остаются вполне равнодушны. Я говорю про огромное большинство. Исключения только подтверждают правило.

И я не говорю этого в осудительном смысле, а говорю просто то, что есть.

* № 19 (рук. № 2).

В нашем обществе лет 30 тому назад появилось нечто в роде не моды, но непрестан[ного?] требования приличия, состоящего в исповедании любви к меньшому брату, т. е. к народу. Считается, что всякий должен любить и уважать народ, всегда говорить не только с сочувствием к самому народу, сколько, главное, к его эксплоататорам, к кулакам, к Разуваевым и Колупаевым, считая, что кулаки такие всегда живут по деревням, торгуют вином и хлебом и носят рубашку навыпуск, чего мы не делаем. Только редкие люди русского интеллигентного общества[71] не признают этого исповедания, прямо говоря, что они к народу никаких чувств не имеют, кроме желания, чтобы мужик работал.

Люди такого рода постоянно укоряют других за несочувствие к народу и вследствие того, что они укоряют других, они сами убеждаются в своем сочувствии. Я 30 лет ругаю людей за несочувствие народу. Какого же еще доказательства, что я сочувствую ему?