ПСС. Том 53. Дневники и записные книжки, 1895-1899 гг.

Писательство, особенно художеств[енное], прямо нравственно вредно мне. И я, когда я писал Х[озяина] и Р[аботника], поддавался желанию славы. И те похвалы и успех служат верным показателем того, что это б[ыло] дурное дело. — Нынче я как будто немного нравственно проснулся. Началось это пробуждение уже дня два тому назад. —

Главное, надо помнить и понимать, что всякое внешнее дело, как бы оно велико ни казалось, есть ничтожество, что ты маленький, крошечный червячок, служащий делу Божьему, что ты как величина внешняя = ¹/_∞ , т. е. 0, что ты величина только в той степени, в к[оторой] ты проявил в себе Бога. Прислушиваться же к своему значению есть соблазн из соблазнов, величайший и вреднейший соблазн. Избави меня от него, Отец. —

За это время был старичок из Сибири, где он живет в пустыне. Я говорю: как же жить в пустыне, когда люди во тьме: не надо ставить свет под спуд. А он говорит: кто станет искать света, тот найдет. Т. е. дело не в том, чтобы светить, а в том, чтобы быть светлым.

Еще был Чертков. Как всегда мне с ним хорошо. И он тоже освежил меня.

За это время думал много, но сейчас некогда. Напишу вечером или завтра, е[сли] б[уду] ж[ив].

Сегодня 27 Марта 1895. Москва. Написал или скорее исправил письма Шмиту и Кенворти за это время и кое-кому еще. И кроме этого, к стыду моему, ничего не делал. Письма к Кенв[орти] и Шм[иту] с затеей Европ[ейского] издания мне не нравятся. Как будто в глубине души голос говорит, что это нехорошо. И я думаю, что нехорошо. Ничего не писал; но не доволен собою. Любовь Божия не покидает меня. — Мне с Сережей хорошо и легко. И не помню недоброго чувства к кому бы то ни было за всё это время. Так как я не слышу всех осуждений, а слышу одни похвалы за Х[озяина] и Р[аботника], то мне представляется большой шум и вспоминается анекдот о проповеднике, к[оторый] на взрыв рукоплесканий, покрывших одну его фразу, остановился и спросил: или я сказал какую-нибудь глупость? Я чувствую то же и знаю, что я сделал глупость: занявшись худож[ественной] обработкой пустого рассказа. Самая же мысль не ясна и вымучена — не проста. Рассказ плохой. И мне хотелось бы написать на него анонимную критику, если бы был досуг и это не было бы заботой о том, что не стоит того.

За это время был в тюрьме у Изюмченки и в больнице у Хохлова. — Изюмченко очень прост и бодр. Хохлов жалок очень. Тоже надо бы написать о жестокости этого насилия. — Соня всё так же страдает и не может подняться на религиозную высоту. Должно быть страданье это нужно ей и делает в ней свою работу. Жаль ее. Но верю, что так надо. — Надо для того, чтобы, почувствовав действие руки Божией, узнать ее и полюбить. Вчера думал о завещании Лескова и подумал, что мне нужно написать такое же. Я всё откладываю, как будто еще далеко, а оно во всяком случае близко. Это хорошо и нужно не только п[отому], что избавляет близких от сомнений и колебаний, как поступить с трупом, но и п[отому], ч[то] голос из-за гроба бывает особенно слышен. И хорошо сказать, если есть что, близким и всем в эти первые минуты.

Мое завещание приблизительно было бы такое. Пока я не написал другого, оно вполне такое.^[38]

1) Похоронить меня там, где я умру, на самом дешевом кладбище, если это в городе, и в самом дешевом гробу — как хоронят нищих. Цветов, венков не класть, речей не говорить. Если можно, то без священника и отпеванья. Но если это неприятно тем, кто будет хоронить, то пускай похоронят и как обыкновенно с отпеванием, но как можно подешевле и попроще.

2) В газетах о смерти не печатать и некрологов не писать.

3) Бумаги мои все дать пересмотреть и разобрать моей жене, Черткову В. Г., Страхову, <и дочерям Тане и Маше> (что замарано, то замарал сам. Дочерям не надо этим заниматься), тем из этих лиц, к[оторые] будут живы. Сыновей своих я исключа[ю] из этого поручения не п[отому], ч[то] я не любил их (я, слава Богу, в последнее время всё больше и больше любил их), и знаю, что они любят меня, но они не вполне знают мои мысли, не следили за их ходом и могут иметь свои особенные взгляды на вещи, вследствие к[отор]ых они могут сохранить то, что не нужно сохранять, и отбросить то, что нужно сохранить. Дневники мои прежней холостой жизни, выбрав из них то, что стоит того, я прошу уничтожить, точно так же и в дневниках моей женатой жизни прошу уничтожить всё то, обнародован[ие] чего могло бы быть неприятно кому-нибудь. Чертков обещал мне еще при жизни моей сделать это. И при его незаслуженной мною большой любви ко мне и большой нравственной чуткости, я уверен, что он сделает это прекрасно. Дневники моей холостой жизни я прошу уничтожить не п[отому], ч[то] я хотел бы скрыть от людей свою дурную жизнь: жизнь моя была обычная дрянная, с мирской точки зрения, жизнь беспринципных молодых людей, но п[отому], ч[то] эти дневники, в к[оторых] я записывал только то, что мучало меня сознанием греха, производят ложно одностороннее впечатление и представляют.....