ПСС. Том 57. Дневники и записные книжки, 1909 г.

4) Я есмь нечто, сознающее свою отделенность от Всего. Всё и себя вместе со всем я не могу понимать иначе, как веществом в движении. А между тем, если бы я б[ыл] только вещество в движении и весь мир б[ыл] бы тоже только вещество в движении, то, будучи двигающимся веществом вместе со всеми двигающимися веществами всего мира, я не мог бы сознавать себя отделенным. И потому я, сознающее себя отделенным, должно быть нечто невещественное и неподвижное. Если оно, это я, вместе со Всем кажется мне веществом и движущимся, то только п[отому], ч[то] всё, кроме его, этого я, есть движущееся вещество.

То, что мы называем жизнью, есть освобождение невещественного, недвижущегося я от этого заблуждения.

————————————————————————————————————

5) Сейчас думал про это, и вдруг стало тяжело, сомнительно. — Старался справиться, но не помогали никакие рассуждения; не мог сознавать Бога — и стало одиноко, бессмысленно, страшно. Вспомнил молитву: Знаю, ч[то] если я в любви, то я в Тебе и Ты во мне... и тотчас же всё облегчилось, почувствовал возможность любви, и тотчас же, встретив дворника Алексея, почувствовал к нему любовь, и всё прошло. Да, только одно, одно — любовь.

6) Что у Лаотзе — путь, у Иоанна — любовь. И Лаотзе смешивает путь с Началом всего, с Тао. То же делает и Иоанн, называя любовь Богом.

————————————————————————————————————

[26 августа.]

Ездил в Овсянниково, проезд царя.

Вечер прошел за чтением Eugen’a Schmitt и за составлением письма ему.

26 Авг.

Встал как обыкновенно и также гулял одиноко. Получил прекрасные письма от Шкарвана, Засосова и Черткова. Особенно письмо Ч[ерткова] с изложением моего отношения к жизни истинной — внепространственной и вневременной. Занимался тем, чтобы составить другие полные книжечки Н[а] К[аждый] д[ень]. Начинаю всё больше и больше подумывать о художеств[енной] работе трех поколений. Оч[ень] бы хорошо. Тяжело то, что всегда тяжело. Ездил с Душаном. Проезд царя. Уже не пропускают. — Хочется тоже в письме к Польке высказаться о грубости, очевидности насилия и обмана. — Записать:

1) Думал о том, как я стреля[л] птиц, зверей, добивал пером в головы птиц и ножом в сердце зайцев без малейшей жалости, делал то, о чем теперь без ужаса не могу подумать. Разве не то же самое с теми людьми, к[отор]ые теперь судят, заточают, приговаривают, казнят. Неправильно думать, что такие люди знают, что дурно то, что они делают, и все-таки делают. Они, так или иначе, доходят до неведения того, что дурно то, что они делают. Так это было со мной с зайцами.

————————————————————————————————————

Вечером пришел человек хорошо одетый, с чемоданом: сначала о своих сочинениях, потом о том, чтобы я дал денег доехать до Гомеля, а если не дам, он останется здесь на лавочке. Я отказал и ушел. Потом подумал, что вот случай приложения непротивления, и пошел к нему и с помощью Душана обошелся с ним без зла.

27 Авг.

Встал оч[ень] рано. Кроме Кр[уга] Чт[ения] читал Хр[истианское] Уч[ение] и обдумывал исправление его. Написал еще письмецо Павлову. Ездил к Ив[ану] Ив[ановичу]. Оч[ень] хорошо б[ыло] видеться с Буланже. Дома Таня, и вечером оч[ень] скучная болтовня. Много думается и о «Н[ет] в мире винов[атых]», и о письме Польке и о проэкте для Маклакова. Попробую сказать. Да, написал еще письмо Гусеву. Записано ночью:

Я чувствую, что ко мне отношение людей — большинства — уже не как к человеку, а как к знаменитости, главное, как к представителю партии, направления: или полная преданность и доверие или, напротив, отрицание, ненависть. Сейчас 10 часов вечера. Иду в гостиную.

28 Авг.

Вчера вечером не б[ыло] ничего особенного. Проснулся рано. Ходил. Кажется, ничего не записал. С утра приехали Макл[аков], Цингер, Семенов. Я позвал Мак[лакова] и говорил с ним о том, чтобы он поднял вопрос в Думе. Он говорит, ч[то] ничего не знает о Г[енри] Дж[ордже], и что вопрос не может не только пройти, но и вызвать суждения. Он практически оч[ень] умен, но совершенно плотно заткнут для всех настояще нужных людям вопросов — как и оч[ень], оч[ень] многие. Доканчивал поправку Хр[истианского] Уч[ения]. Я думаю, ч[то] все-таки немного лучше. Приехал[и] Дима, Голд[енвейзер], М[арья] А[лександровна], Ив[ан] Ив[анович]. Обед,¹⁶⁴ и ужасно, ужасно мучительно тяжело. Содействовали тяжести письма из Берлина по случаю письма С[офьи] А[ндреевны] и статьи Пет[ербургских] Вед[омостей], в к[оторых] говорится, что Толстой обманщик, лицемер. К стыду своему, не радовался тому, что ругают, а б[ыло] больно. И весь вечер мучительно тяжело. Уйти? Чаще и чаще задается вопрос. Только с Цингером хороший, для меня полезный разговор о математике, высшей геометрии, и с наивным Митич[кой] об уголовном праве. Оч[ень] уныло, грустно, слабо ложился спать.

29 Авг.