ПСС. Том 85. Письма к В.Г. Черткову, 1883-1886

... Про себя напишу: хотѣлось бы сказать, что я бодръ и счастливь, и не могу. Не несчастливъ я — далекъ отъ этого и не ослабѣлъ еще — болѣе далекъ отъ этого. Но мнѣ тяжело. У меня нѣтъ работы, которая поглощала бы меня всего, заставляя работать до одуренія и съ сознаніемъ того, что это мое дѣло, и потому я чутокъ къ жизни, окружающей меня, и къ своей жизни, и жизнь эта отвратительна.

Вчера ночью я пошелъ гулять. Возвращаюсь, вижу на Дѣвичьемъ полѣ что-то барахтается, и слышу, городовой кричитъ: «Дядя Касимъ, веди же». Я спросилъ — что? — Забрали дѣвокъ изъ Проточнаго переулка: трехъ провели, а одна пьяная отстала. Я подождалъ. Дворникъ съ ней поровнялся съ фонаремъ: дѣвочка по сложенью какъ моя 13-лѣтняя Маша,¹ въ одномъ платьѣ грязномъ и разорванномъ — голосъ хриплый, пьяный; она не шла и закуривала папироску. «Я тебя, собачья дочь, въ шею», кричалъ городовой. Я взглянулъ въ лицо, курносое, сѣрое, старое, дикое лицо. Я спросилъ: сколько ей лѣтъ, она сказала: 16-ый. И ее увели. (Да, я спросилъ, есть ли отецъ и мать; она сказала, мать есть). Ее увели, а я не привелъ ее къ себѣ въ домъ, не посадилъ за свой столъ, не взялъ ее совсѣмъ — а я полюбилъ ее. Ее увели въ полицію сидѣть до утра въ сибиркѣ, а потомъ къ врачу свидѣтельствовать. Я пошелъ на чистую покойную постель спать и читать книжки (и заѣдать воду смоквой). Что же это такое? Утромъ я рѣшилъ, что пойду к ней. Я пришелъ въ полицію, ее уже увели. Полицейскій съ недовѣріемъ отвѣчалъ на мои вопросы и объяснилъ, какъ они поступаютъ съ такими. Это ихъ обычное дѣло. Когда я сказалъ, что меня поразила ея молодость, онъ сказалъ: «Много и моложе есть».

Въ это же утро нынче пришелъ тотъ, кто мнѣ переписываетъ, одинъ поручикъ Ивановъ.² Он потерянный и — прекрасный человѣкъ. Онъ ночуетъ въ ночлежномъ домѣ. Онъ пришелъ ко мнѣ взволнованный. «У насъ случилось ужасное: въ нашемъ номерѣ жила прачка. Ей 22 года. Она не могла работать — платить за ночлегъ было нечѣмъ. Хозяйка выгнала ее. Она была больна и не ѣла до сыта давно. Она не уходила. Позвали городового. Онъ вывелъ ее. «Куда же», она говоритъ, «мнѣ итти?» Онъ говорить: — «околѣвай гдѣ хочешь, а безъ денегъ жить нельзя». И посадилъ ее на паперть церкви. Вечеромъ ей итти некуда, она пошла назадъ къ хозяйкѣ, но не дошла до квартиры, упала въ воротахъ и умерла». Изъ частнаго дома я пошелъ туда. Въ подвалѣ гробъ, въ гробу почти раздѣтая женщина съ закостенѣвшей, согнутой въ колѣнкѣ ногой. Свѣчи восковыя горятъ. Дьяконъ читаетъ что-то вродѣ панихиды. Я пришелъ любопытствовать. Мнѣ стыдно писать это, стыдно жить. Дома блюдо осетрины, пятое, найдено не свѣжимъ. Разговоръ мой передъ людьми мнѣ близкими объ этомъ встрѣчается недоумѣніемъ — зачѣмъ говорить, если нельзя поправить. Вотъ когда я молюсь: Боже мой, научи меня, какъ мнѣ быть, какъ мнѣ жить, чтобы жизнь моя не была мнѣ гнусной. Я жду, что Онъ научить меня...³

Печатается с выписки, сделанной Чертковым из письма, уничтоженного им по желанию Толстого. Впервые было напечатано, почти полностью, в книге Б, III, Госизд., М., 1922, стр. 16—17. Датируем на основании записи в Дневнике Толстого от 26 марта 1884 г., где об эпизоде с молоденькой проституткой сообщается вкратце, как о только что виденном, тогда как в письме о нем говорится, как о происшедшем накануне. В записи Дневника от 27 марта имеется пометка: «Написал письма Страхову, Урусову, Черткову. От него хорошее письмо».

Письмо Толстого написано под впечатлением писем Черткова от 21, 22, 24 и 25 марта, близких ему по мыслям и бодрых по тону. Получение их он отмечает в своем Дневнике и до указанной уже записи 27 марта: 23 марта — «...Письмо от Черткова и нынче — суббота — другое. Как он горит хорошо»; 24 марта — «... Письмо прекрасное от Черткова». Откладывая ответ на некоторые части этих писем до ближайшего времени, в данном письме Толстой высказывается в ответ на следующие строки письма Черткова от 22 марта: «Ваше последнее письмо было для меня настоящим благодеянием, и я невыразимо рад за вас, Лев Николаевич, и за себя, что вы в таком хорошем состоянии. После спячки настало для меня опять движение, и я пустился на полных парах и вот тут как раз получил ваше светлое письмо. Оно мне было нужно. Совет о том, чтобы не сокрушаться бесполезно о том, что мало прошел, — бьет как раз в сердце и разум. Он меня сильно ободрил. Я рад за вас, что вы уверены, что путь ваш верен. Это действительно большое счастье». — Повидимому, несоответствие этих строк с тяжелыми настроениями, вновь и вновь возникающими у Толстого от сознания недопустимости той праздной сытой жизни, которой продолжала жить его семья среди окружающей городской и деревенской нужды, и побудило его сказать в этом письме: «Хотелось бы сказать, что я бодр и счастлив, и не могу».

¹ Марья Львовна Толстая, вторая дочь Толстого (1871—1906), вышедшая в 1897 г. замуж за кн. Николая Леонидовича Оболенского. Подробнее о ней см. в прим. к первому письму ей, в т. 64.