Псы Господа

— Нэнадолга аставить. Мэсяца на тры, максимум четырэ. А то наши враги скажут, что ка-а-амунысты нэ пращают ашибок сво…

Глаза внезапно исчезли. Голос исчез тоже — так же внезапно, на полуслове. Осталась лишь тьма, полная чудовищ, и Бокий летел сквозь нее бесконечно долго.

Потом появился — медленно, неохотно, по частям — кабинет. Его кабинет. Сначала серебряное блюдце с тремя небольшими шариками на нем — красно-коричневатые, они казались на вид восковыми. Затем появился стол — обширный, черного дерева — на котором стояло блюдце. Затем остальная обстановка, пол, стены…

Последним возник из небытия портрет на стене — у изображенного на нем Вождя не было оспинок, и глаза не казались желтыми, а усы прокуренными.

Ощущение собственного тела, как и обычно, вернулось с преизрядным запозданием. Но вернулось.

Глеб Бокий промокнул вспотевший лоб изящным кружевным платком. Рассмеялся негромко.

Удалось, на этот раз все удалось с идеальной точностью! Три минуты — дольше у него пока не получалось задержаться в комнате с окнами, наглухо задернутыми шторами из тяжелого бархата. И до сих пор в эти три минуты доводилось слышать сущую ерунду… Хотя, конечно, Совершенно Секретную Ерунду. Факт, что Вождь имеет обыкновение травить анекдоты о супруге второго лица в государстве, причем в присутствии помянутого лица, — без сомнения, относится к разряду гостайн, но…

Но сегодня информация получена более чем важная. Архиважнейшая, как сказал бы покойный Старик.

Бокий вновь засмеялся.

Секретное заседание Политбюро! Ха…

ЦК — расширенный согласно предсмертному настоянию Старика — давно превратился в говорильню и фикцию, все решает Политбюро на своих абсолютно секретных заседаниях — даже секретаря там нет, протоколы собственноручно кропает Каменная Задница… Вот они, секреты ваши! У меня на столе, на серебряном блюдечке!

Голос прозвучал неожиданно, словно выстрел в упор:

— Не советую, Глеб Иванович, и в дальнейшем пользовать это снадобье. Пейотль — штука весьма коварная.

Бокий вздрогнул, в первый момент показалось — с ним заговорил портрет Вождя.

Но говорил человек — невысокий, худощавый — непринужденно устроившийся на стуле, далеко отодвинутом от стола для заседаний. Бокий мог поклясться: считанные секунды назад, когда кабинет возникал из черного ниоткуда, никого там не было. А стул стоял на своем законном месте.

Происходившее не могло происходить. НЕ МОГЛО. В кабинет заместителя председателя ОГПУ людей вызывали. Или приводили. Никто, никто и никогда не мог зайти сюда вот так, прогуливаясь.

Мелькнула мысль: «Фантом? Побочное действие шарика?»

Тело, не дожидаясь ответа на вопрос, отреагировало рефлекторно. Левая рука неприметным движением двинулась к кнопке электрозвонка. Правая — столь же незаметно — к выдвижному ящику стола, где лежал пистолет.

Человек, однако, разглядел движения. И разгадал их смысл. Заговорил с легкой укоризной:

— Не стоит, Глеб Иванович… Стрелять не стоит — ни к чему стены портить. И вызывать сюда никого не надо — все равно меня не увидят, не услышат. Представьте, что произошло бы, обрети один из участников сегодняшнего заседания способность обнаружить вас? Да не просто обнаружить некое чужое присутствие, а увидеть, так сказать, во плоти? Прочие заседавшие, ничего не узревшие, — как бы отнеслись к известию о вашем среди них появлении? Думаю, посчитали бы коллегу если и не скорбноумным, то уж переусердствовавшим в трудах на благо мировой революции…

«Точно фантом», — подумал Бокий.

Реальный человек, умудрившийся каким-то чудом просочиться в кабинет, не сумел бы догадаться, что происходит с начальником Спецотдела, откинувшимся на спинку кресла словно бы в забытьи. Никаких слов при этом не вырывается у того, чей разум прорывается сквозь тьму к избранной цели — Бокий знал это наверняка. Знал, не пожалев на предварительные опыты семи шариков из раздобытого с таким трудом запаса.

Опознать лежащее на блюде снадобье, и догадаться хотя бы в общих чертах о сути происходившего мог лишь человек Артузова — тот, что доставил Бокию заветное зелье из Мексики. Мог, если бы дерзнул вскрыть опечатанный пакет и изучить толстую тетрадь, исписанную мелким убористым почерком — записи многих и многих бесед со стариком-индейцем, одиноко живущим в полуразрушенном пуэбло Мексиканского нагорья. Мог бы — но уже не сможет — выпал, бедолага, случайно из окна гостиничного номера, седьмой этаж, смерть мгновенная.

Пистолет, тем не менее, Бокий достал. Хоть и не собирался стрелять — в фантом палить глупо, в человека, сумевшего неизъяснимым чудом сделать то, что сделал незнакомец, — еще глупее. Но тяжесть смертоносного металла добавляла уверенности.

Фантом при виде оружия недоуменно поднял брови — и никаким иным способом не отреагировал.

— Кто вы? — наконец-таки разлепил губы Бокий.

Фантом, не чинясь, представился:

— Меня зовут Буланский, Богдан Савельевич Буланский. Думаю, мое имя вам знакомо.

* * *