Не знаю, сколько времени снился мне этот сон, пока я не понял, что это именно сон. Трудно понять, что видишь сон, пока не поймаешь себя на том, что это тебе снится.
Когда я впервые это осознал, я убирался в вольере. Все канарейки у меня были рассажены по гнездовым клеткам, и они уже построили одиннадцать гнезд, в которые отложили больше тридцати яиц. Четыре самочки уже закончили кладку и теперь занялись высиживанием. Все шло замечательно.
Мне пришло в голову, что пол в больших боковых клетках не очень-то удобно посыпать песком. Он смешивается с птичьим пометом, и в вольере появляется неприятный запах. Кроме того, семечки и шелушки от них, попадая в песок, начинают гнить. Так что я задумал сделать бетонный пол, который шел бы под уклон, чтобы его можно было мыть, поливая из шланга прямо через проволочную сетку.
Так вот, сидел я в этой клетке на полу, выравнивая цемент, и вдруг меня осенило. Я понял, что уже давно живу в этой клетке. Вообще-то эта мысль не слишком меня удивила, вот только клетка почему-то расширилась и стала гораздо больше. Все, что находилось внутри клетки, я неожиданно увидел другими глазами и понял, что смотрю на нее глазами птицы.
Прежде всего я покопался в памяти. Единственное, что я смог придумать, – это что мне еще раньше приснилось, будто я нахожусь в птичьей клетке, а теперь этот сон вспомнил. Затем я целых два дня напрягал память, пытаясь установить, что же именно я видел в этом сне. Чем дальше, тем больше я делался уверен в том, что действительно его видел, только почему-то не мог вспомнить никаких подробностей. Вообще-то сны так мимолетны.
Я начал с того, что стал класть под подушку заведенный будильник, чтобы проснуться посреди сна, если он будет мне сниться еще раз. Я проделывал это три ночи подряд, ставя будильник всякий раз на другое время. Вроде бы все получалось как надо, я просыпался, но, пока я выключал звонок, сон успевал ускользнуть. Я лежал в темноте и силился в него вернуться. Иногда мне это почти удавалось, однако в последний момент всегда что-то мешало. Я уже начинал задаваться вопросом: а не пытаюсь ли я сам выдумать сон, которого не было?
А потом как-то раз, ближе к вечеру, я снова находился в клетке, красил зеленой водостойкой краской новый бетонный пол, и тут мне неожиданно вспомнился тот самый сон. Это произошло, когда я был в таком бездумном состоянии, в котором мозг ничем не занят, потому что руки механически выполняют какую-нибудь несложную работу, например водят кисточкой, и все внимание сосредоточено на этих нехитрых повторяющихся движениях. Сперва все выглядело так, будто я просто думаю или мечтаю, но затем я понял, что вспоминаю сон. Я продолжал красить, стараясь его не спугнуть. У меня было такое чувство, что, если я слишком о нем задумаюсь, об этом сне, он исчезнет.
Я смог припомнить много ночей, когда видел этот сон; похоже, это началось давно и длилось долго. Такое возможно, потому что это было во сне. В снах время течет по-другому. В своем сне я жил в этом вольере в клетке с другими самцами. Там же были и Альфонсо – кенар, конечно, – и все его сыновья, а также тот, золотисто-коричневый, и другой, с хохолком, и тот чокнутый, который вечно налетал на сетку. Я мог с ними разговаривать. У меня в голове их речь состояла из слов человеческого языка, то есть английского, но звучали они по-птичьи. Я сам тоже был птицей, и звуки я издавал птичьи. Я так и не смог вспомнить, как я выглядел в своем сне. Я не смотрел на свое тело, но другие птицы относились ко мне так, словно я тоже был птицей или почти птицей.
Я клевал семена, смотрел, как они это делают, и старался им подражать. Я походил на птенца, которому нужно всему научиться, и они помогали мне в этом. Я ощущал, как сижу на насесте. Я не смотрел вниз, но чувствовал, что вместо ног у меня птичьи лапки, их пальцы обхватывали жердочку и цепко держались за нее.
Я летал вместе с другими птицами! Чувство полета было восхитительным. Я порхал, взмахивая крыльями, и перелетал с насеста на насест. Это было не так-то просто. Другие птицы летали бок о бок со мной и учили, как это следует делать. Я многое узнавал о том, как надо летать. Альфонсо взлетал со мной к самому верху клетки и заставлял смотреть вниз, на пол. Летать мне было совсем не страшно. Я чувствовал себя птицей. Я чувствовал, что не могу упасть и разбиться. Подняться наверх было трудней, требовало немного больше усилий, чем опуститься ниже, вот и все.
Я часто смотрел через сетку на то, что было снаружи. Я видел дома и понимал, что это такое. Мне было видно забор и ворота, и я понимал, для чего они нужны и что за ними находится. Я помнил, где расположено то, что я не мог увидеть из вольера. Я знал всевозможные вещи, которые не может знать птица. Я глядел на деревья, что росли во дворе, и мне очень хотелось к ним полететь.
В моем сне, живя в клетке, я учился летать так, как мне всегда хотелось научиться.
Я помню, как наступила ночь, – пора идти спать, а я заставляю себя не думать ни о чем, кроме того сна. Я снова и снова прокручиваю в голове все подробности, которые могу вспомнить. Не хочу думать ни о чем другом, пока засыпаю. Проснувшись утром, я помню все. Я «ухватил» этот сон.
После завтрака я отправляюсь кормить птиц и чистить клетки. Надо идти в школу, поэтому приходится все делать в спешке. В гнездах появилось восемь новых яиц. Я беру их из тех гнезд, где они были отложены, и подкладываю в три других гнезда. Теперь уже десять птиц высиживают яйца. Из самых первых яиц птенцы должны вылупиться на следующей неделе. Я заглядываю в большую клетку, где я летал ночью. Мне хочется снова попасть в этот сон и летать в ней с другими птицами, вместо того чтобы, оставаясь снаружи, собираться в школу.
Весь день я жду не дождусь, когда мне можно будет вернуться к моим птицам, а еще лучше – вернуться в мой сон. День, проведенный в школе, кажется мне куда больше похожим на сон – по сравнению с тем моим сном. Во мне все как бы перевернулось. Самым реальным в моей жизни становится сон, на следующем месте – наблюдение за моими птицами. Ходить в школу, писать сочинения, изучать геометрию, биологию или говорить с людьми – все это делается для меня каким-то ненастоящим. То, что происходит в моей реальной жизни, как бы становится тем, чем прежде для меня был сон, они будто поменялись местами. Я отдаю себе отчет в том, какие события случаются в моей жизни, но мне что-то не слишком хочется их помнить.
Так проходит много дней и ночей. В гнездах начинают вылупляться птенцы. Канарейки откладывают новые яйца. Каждая из пар потрудилась на славу. В среднем на одно гнездо получается больше четырех яиц. Вид у всех моих канареек здоровый.
Из-за того что я разговариваю с ними во сне, я чувствую к моим птицам какую-то особую близость, особенно я подружился с самцами – это оттого, что я по-прежнему летаю в их клетке. Интересно, что произойдет, когда время, текущее в моем сне, сравняется с течением настоящего времени и они совместятся? Останусь ли я один в большой клетке? А может быть, я окажусь вместе с самочкой в одной из гнездовых клеток? Правда, лишних самок у меня нет. Я не могу управлять моим сном, могу только ждать и угадывать, что произойдет.
Днем я пытаюсь разговаривать с теми кенарами, с которыми говорю в моем сне, в особенности с Альфонсо, но они меня игнорируют. Они совершенно не узнают меня, видя во мне лишь парня по имени Птаха. Это заставляет меня чувствовать себя одиноким, отвергнутым. Я провожу целые дни, наблюдая за моими птицами в бинокль. При этом я вижу их вблизи, и ничто постороннее меня не отвлекает. В поле моего зрения остаются одни птицы. Именно такими я вижу их в моих снах: они большие, реальные, размером с меня. Я чувствую себя одним из них, и они для меня уже не крошечные комочки, покрытые перьями. Мне жутко не хочется отрываться от окуляров бинокля, ведь тогда я увижу себя настоящего и все, что вокруг. Мои руки и ноги кажутся мне уродливыми. Я начинаю ощущать себя чужаком в своем собственном теле, в моем собственном вольере, с моими собственными канарейками.
Я прекращаю тренировки, которые должны были подготовить меня к полетам. Если я могу летать в своих снах, то мне уже незачем затрачивать столько усилий, чтобы научиться делать это наяву. Я готов смириться с тем, что в реальной жизни взлететь мне уже, скорее всего, не удастся. Может, я и сумел бы достаточно долго планировать, но оторваться от земли и летать – вряд ли. Мне вдруг приходит в голову, что на самом деле мне всегда не слишком-то и хотелось летать: роль мальчика, машущего тяжелыми крыльями, меня не очень-то привлекает, – нет, я хочу быть птицей! В моих снах я превращаюсь в птицу, и больше мне ничего не нужно.
Три раза в день я готовлю яичный корм. Теперь у меня каждый раз уходит почти целая дюжина яиц. Во всех гнездах вылупились птенцы. Уход за таким количеством птиц – нелегкое дело. Теперь их разведение не кажется мне таким простым, как прежде. Когда вас перестает волновать почти все на свете, а работы по горло, вы замечаете только ее внешнюю сторону, и она превращается в обычный тяжелый труд. Кроме того, я теперь не могу брать птиц в руки, как раньше, и делаю это через силу. Я чувствую себя неуклюжим великаном; канарейка теперь кажется мне клубком перьев, бьющимся и трепыхающимся в моих ладонях. Так что все очарование моей возни с птицами куда-то исчезает.
Затем в моем сне происходит кое-что необычное. Я, как всегда, нахожусь в клетке самцов, летаю с ними. Последнее время мне нравится перелетать через верхний насест, не садясь на него. Этому трюку меня недавно научил Альфонсо. Я и сейчас проделываю его. Альфонсо смотрит, как у меня получается, а потом вроде бы приглашает слетать вниз и поклевать зерен. Мы с ним опускаемся ниже и приземляемся на тот насест, что расположен рядом с кормушкой. Дело идет к вечеру, и на бетонный пол вольера ложится косой лучик солнца. Я заглядываю через сетку в то отделение, где на стене висят гнездовые клетки.
Там я вижу самого себя – сидящим на стуле и смотрящим в бинокль! Лица мне не видно, только куртку и брюки, которые я носил в тот день. Я подлетаю поближе к сетке и внимательно разглядываю… себя самого. Пытаюсь щебетом привлечь внимание того, другого меня, но ничего не выходит. Это действительно я. Сколько ни всматриваюсь, не могу найти никаких отличий. Даже шапочка на голове моя, красная. Я узнаю свою собственную руку, в которой держу бинокль, – я облокотился ею на спинку стула. Все это похоже на то, как если бы я смотрел на себя после собственной смерти. Я, смотрящий в бинокль, похоже, не подозреваю о существовании другого меня, сидящего в клетке, а вернее, повисшего на сетке, уцепившись за нее коготками. Мне даже боязно посмотреть вниз, чтобы узнать, птичьи ли у меня лапки и вообще все остальное тело; я опасаюсь, что на этом мой сон может прерваться. Ну мыслимое ли дело – видеть себя одновременно в двух разных местах! Это слишком даже для сна.
Если там, за сеткой, действительно я, такой огромный, гляжу на себя в бинокль, то кто же тогда я сам, кто из нас двоих истинный я? Я так и не решаюсь посмотреть вниз, а вместо этого подлетаю к Альфонсо.
– Эл, кто это там, за сеткой?
Альфонсо бросает мимолетный взгляд за проволоку и отвечает:
– Это тот, кто нас тут держит; он заботится о нас, пересаживает из клетки в клетку. Однажды он привез меня сюда. И Пташку привез тоже. Здесь о нем знают все.
– Ну да, но кто он такой сам по себе?
Мне хочется выведать все, что моему приятелю известно, и таким образом узнать, до какой степени Альфонсо из сна является плодом моего воображения.
– Не знаю, что толку спрашивать. Он – это просто он. Без него бы тут ничего не было.
Я снова лечу к верхнему насесту. Оказывается, в моем сне Альфонсо не знает ничего, все знаю один я. Это меня сбивает с толку, и теперь я уже не так уверен, что все это происходит в моем сне. Что-то в нем меняется. Я впервые оказываюсь двумя совершенно разными существами. И тут сон обрывается.
Проснувшись, я еще долгое время лежу в постели. Сегодня суббота, и мне предстоит чистить все клетки-садки. Надо насыпать новых семян, залить свежей воды в купалки, приготовить яичный корм, помыть кормушки, в которые я обычно его кладу. Интересно, задумываются ли птицы, откуда берется еда? Ни одно из этих семян не выросло бы в здешних краях. Все здесь такое искусственное, придуманное. Эти канарейки могут существовать лишь постольку, поскольку мне самому этого хочется.
Возможно, наш мир устроен точно таким же образом. Утром за завтраком я намазываю на хлеб масло. Хотя не знаю, ни как делается масло, ни как делается хлеб. Я не умею ни выращивать коров, ни доить их. Я не умею сеять пшеницу, не умею жать и обмолачивать, не умею молоть муку и печь булки. Все это делают за меня какие-то гномики, какие-то сказочные существа.
