Пташка

Славута помогала Гнеде осваиваться, и в свободные часы они вместе присматривали за детьми, рукодельничали и сновали по хозяйству. Девушка понемногу приживалась, и лишь Бьярки продолжал держать себя с гостьей враждебно. Он подчёркнуто не замечал Гнеду, а при встрече с ней не упускал случая бросить что-то обидное. Однажды молодая боярыня рассказала девушке, как попотчевала Бьярки калинником, который накануне испекла Гнеда. Не в силах сдержать смеха, Славута по всех подробностях поведала, что «братец» с удовольствием ел угощение ровно до тех пор, пока не узнал имени стряпухи. Тогда он едва не подавился и заявил, будто «в жизни не едал такой горлопятины», после чего кинул остатки псу. Гнеда сокрушённо вздыхала, не понимая, что забавного в происходящем находила Славута, но та лишь хитро улыбалась, называя подругу глупышкой.

Осень незаметно пришла в усадьбу вместе с телегами, наполненными доверху житом, репой и яблоками, бочками рыбы, мёда, туесами с ягодой и грибами. Всё сгружалось, пересчитывалось, расходилось по закромам или снова взваливалось на возы и отправлялось дальше, на мельницу, торг или в нижние деревни. Челядь сбивалась с ног, мужчины пропадали на княжеском подворье, Судимир принимал купцов и давал распоряжения Жуку, Вышеслава с огромной связкой ключей на поясе мелькала по усадьбе, и дети и собаки путались у неё под ногами. Ничего не ускользало от хозяйского глаза, на всё находилось время, и боярыня сама закормила всю оставшуюся на зиму скотину пожильным снопом, не забыв выделить по горсти и курам, и уткам.

Скрип телег и стук цепов не останавливались ни днём, ни ночью, и в воздухе висел тёплый запах подсушивающегося хлеба из овина и сладкого овсяного деженя, копчёной рыбы и намокшей шерсти.

Судимир должен был вскорости отбыть с князем в полюдье, поэтому работы старались закончить до его отъезда. Гнеда жадно прислушивалась к обрывкам разговоров и шепоткам, из которых поняла, что Войгнев и вправду был нездоров. И хотя Судимир всячески отговаривал его от долгой поездки, князь решил разогнать сгущающуюся смуту и показать, что пока сам способен править Залесьем.

***

Темнеть стало рано, и Гнеда склонилась над книгой при свете маленького чадящего жировика. Она не слышала, как вошёл Судимир, и его рука, мягко лёгшая на плечо, испугала её.

— Полно корпеть-то, — с усмешкой сказал боярин и присел напротив. — Невестушка мне нынче подсказала, а я-то сам, недогадливый. Ты молодая, тебе бы сидеть за беседой, с другими девушками да парнями, песни петь, играть, а не в книжнице запираться. Сама Славута, конечно, своё отвечеряла, так я попросил Бьярки тебя отвести.

Гнеда разогнулась, отложив перо, и в недоумении уставилась на Судимира. Он, верно, шутит?

— Ну, что глядишь? — нахмурился боярин. — Иди, собирайся. Наряжайся, прялку бери да ступай. Бьярки уже ждёт тебя.

Перечить Судимиру, голос которого не предполагал возражения, Гнеда не решилась и послушно отправилась к себе.

Ну, Славута, ну, удружила! О чём она только думала? А Гнеда её подругой считала! Что это за посиделки такие, если туда Бьярки ходит? Самые заносчивые боярышни собираются, не иначе, да и парни под стать ему самому.

Гнеда не успела дойти до своей горницы, когда её перехватила Славута.

— Погоди! Пойдём ко мне, у меня верхница есть, глаз будет не отвести! И колты позолоченные. Волосы тебе уберу, накосник жемчужный с девичества пылится без дела.

— Не надо ничего. Зачем ты боярину про вечеринки сказала? Да они меня там заклюют, если только Бьярки по дороге в Листвянке не утопит, — с досадой ответила Гнеда, но Славута только тихонько засмеялась.

— Глупый ты несмышлёныш, ну всё одно, что моя Негашка. Идём!

Славута потянула девушку за руку, но та вырвалась.

— Нет. Твои колты из меня им ровню не сделают, и так и так люба не буду.

Боярыня покорно вздохнула.

— Ладно, дай хоть ленту шёлковую вплести.

Выбор нарядов у Гнеды был невеликий, и она просто сменила одежду на чистую. Достала очелье с привешенными колечками усерязей и шариками пуха, бережно вынула из мешочка пёрышки — сокольи, соечьи, пустельжиные — и заправила за налобную повязку. Рука потянулась было к ожерелью из сердолика, одному из немногих взятых с собой подарков Фиргалла, но тут же остановилась. Хватит и рябиновой низки, что она носила не снимая. Хоть под небеса летай, а сове соколом не быть. Ну, или соколу совой.

— Довольна? — с упрёком спросила Гнеда подругу, когда та заплела её косу, и обречённо взяла прялку.

Бьярки, сложив руки на груди, ждал у ворот, привалившись к верее. На нём была яркая голубая рубаха, шедшая его глазам, и лёгкий короткий кожух без рукавов. Чем же отец пригрозил молодому боярину, что он согласился взять ненавистную деревенщину с собой?