Пташка

Мы хватаемся за собак. Лучше всего спускать их в воронку за хвост. Звук, который раздается, когда они попадают под нож, какой-то зловещий и неприятный. Но, как бы там ни было, нужно продолжать. Закончив, мы с Пташкой радостно залезаем на переднее сиденье грузовика, пока Джо разговаривает кое с кем из людей, стоящих вокруг. Нет, видимо, на этом свете нам не суждено стать мужчинами. Покрытые пластиком сиденья горячи. Пташка заявляет, что если мы сможем привыкнуть к этому, то потом сможем привыкнуть к чему угодно. Это в ответ на мои слова, что мы еще привыкнем.

Наши желудки уже почти приходят в норму, когда Джо подходит и приглашает нас зайти в сарай посмотреть, как там все устроено. Он замечает выражение наших лиц и начинает смеяться. Потом заползает в фургон; мы перелезаем назад, и грузовик отправляется в обратный путь.

Когда ближе к вечеру мы отмываем фургон, я спрашиваю у Джо, что делают потом из мяса, которое перемалывают на мясорубке. Собачий корм, отвечает Джо.

…

Идут дни; мы с Пташкой чего только не перепробовали. Я просиживаю часы напролет, держа в руках кормушку с лакомством. Пока я остаюсь рядом с ней, Альфонсо летает в дальней от меня части клетки, агрессивно вскидывая крылья и открывая клюв лишь затем, чтобы резко, угрожающе клекотать. Как только я ухожу, он подлетает и ест. Трудно поверить, что он принадлежит к тому же виду, что Пташка. Ей он нравится все больше и больше, в то время как сам он по-прежнему к ней враждебен. Она садится на верх его клетки, смотрит на него и осыпает «квипами», «пипами», всевозможными трелями; она перепробовала все, что могла. Единственным ответом служат внезапные выпады в ее сторону, когда он думает, что она утратила бдительность.

Мне приходит в голову, что, может быть, если я попробую заставить его поголодать денек, а затем предложу поесть, он станет покладистей. Но нет; он просто ведет себя еще хуже, чем прежде. Пробую тогда продержать его без пищи два дня.

Ничего не получается. А не кормить канарейку целых три дня нельзя. Я пытаюсь давать ему такие деликатесы, как кусочки яблока, или веточки сельдерея, или лист одуванчика, — но без толку. Он принимается за лакомство, только когда я отойду. И ест, все время поглядывая на меня одним глазом, словно подозревает, что я могу подбежать к нему и отнять еду. Он определенно сумасшедшая птица.