Птенец

— Как же, ври больше. Вон как раскатывает. Куда хочет.

Они не слышали, они отказывались меня слушать. Низкая зависть вмиг одолела все высокое, жертвенное и благородное и теперь застила им бесстыжие глаза. Большинство, правда, завидовали тихо. Эти лишь слегка везунчика ненавидели. Но были и открытые неприятели, громкие, души их захлебнулись едким и гадким.

Особенно обделенным почему-то чувствовал себя Витька Тутатчиков, Тута. Он угрожал всем без разбору, даже Серафиме Никитичне. Кричал, вопил, отказывался подчиняться, постоянно беспричинно ввязывался в драки. Если они не переиграют, грозил кулаком невидимому начальству, и Хохотало на моей машине уедет, я тут взбесюсь, перебью все на хрен, спалю и перережу!

С двумя-тремя помощниками несколько раз на дню зажимал меня в углу и шипел, чтоб я сам отказался.

— От чего, Тута? — спрашивал я. — Ты же знаешь, отказаться я всегда с удовольствием.

— Ну, от нее. От машины.

— Ты уверен, что она у меня есть?

Он тупо смаргивал, прожевывал мои ответы и снова бросался в атаку.

— Ну, гляди. Я тебе тогда ноги переломаю.

— Правильно. И профессор на калеку и смотреть не захочет.

— Ага.

— Ты же толковый парень, Тута. Прикинь. Разве я сам к нему в сынки набивался? Мы ведь с тобой бесправные. За нас пока еще решают взрослые. Что ты от меня хочешь?

— У-у, — ревел Тута и отваливал.

Еще и Бундеев (все три дня он старался быть со мной неотлучно) подлил масла в огонь. Выдал экспромт, и его моментально, как удачный анекдот, разнесли по палатам:

Из-под носа Витьки,
Витьки Туты,
Уплыла марфутка —
Нету тута.

Оттого, что вождь наш (не всеми признанный) так психовал, я стал невольно подумывать, а уж не сладкий ли в самом деле кусок обломился? Может, и мне стоит приналечь, а не бездействовать, не дожидаться у моря погоды?

Во всяком случае, в необычной моей покорности, в том, что я не взбрыкивал и не вставал на дыбки, как делал обыкновенно, а смирно ждал решения своей судьбы, немалая заслуга ополоумевшего Туты.

Как мы с Бундеевым и предполагали, профессор оказался человеком слова, достаточно пробивным и, когда ему что-то нужно, совсем не ленивым. Во второй раз прикатил уже не с благими намерениями, а с бумагами, письмами и уклончиво (вашим и нашим) составленным заключением ответственной организации, что, впрочем, всех как нельзя более устроило.

Меня, разумеется, не считали долгом ознакомить с документами, и украдкой я мало что углядел и еще менее понял. В официальной бумаге из п/я КАП‑613‑ЕЦ сообщалось (фамилия запрашиваемого не упоминалась), что особа женского пола отбыла по этапу с добавлением срока и точного ее местоположения сообщить нет никакой возможности. Если и выживет, то сидеть ей чуть не до 60-го года, когда я уже голосовать пойду. Или это я, кажется, из другой бумаги прихватил, где говорилось что-то о совершеннолетии. А заключение читали вслух, там было длинное вступление, тьма невнятицы и оговорок, и лишь одна фразочка пригодилась — вопрос усыновления означенного Ситцева следует решать по месту руководству Дома и заявителю.

По месту так по месту, и они в кабинете ударили по рукам.

— Хорошо, — для понту заворчал я. — Ну, я для вас ноль без палочки. Куда бы меня ни зашвырнули, я заранее счастлив. А мама Магда? Забыли? Забыли мою настоящую мать? Да без нее все ваши соглашения — тьфу и растереть.

— Прости, малыш, — трогательно извинился передо мной профессор. — Я в суете упустил тебе показать. Прости, дорогой. Ты прав, конечно, как же без Магды Илларионовны. Вот, прочти. И, пожалуйста, не сердись, ладно?

Он протянул мне треугольник письма:

«Сыночек Ванечка родненький Он с виду не злой человек и не бедный иди к нему может так к лучшему Он попросил чтоб я отказалась ну вот я и отказываюсь но ты поймеш рази ж я смогу от тебя навек отказаться Он нам подарки привез и деньжат немного очень нам сейчас кстати Колька жениться хотел да отдумал Иди к нему коль зовет он мне с одного взгляда не извергом показался иди авось лучше будет чем там Сыночек прошу не забывай нас Я тут еще двоим жизнь дала но тебя люблю больше всех моих кровных потому как судьба твоя не приведи господь Будь умненьким и счастливеньким живи карапкайся в обиду себя не давай

твоя мама Магда»

— Сама писала. Не Васька. — Я едва не прослезился. — Приятно.

— Теперь все в порядке?

— У меня — да. А вас я в последний раз предупреждаю — намучаетесь, хлебнете со мной по самое некуда. Еще не поздно и отступного дать.

А про себя думал: если сама мама Магда благословила, надо быть полным кретином, чтобы не согласиться... Мамулечка, родная, раз и вы за, я буду послушен. Стало быть, это судьба.

Профессор улыбался. Потом сказал:

— Ничего, мы готовы.

Меня так и подмывало спросить, кто это «мы», однако сдержался. Горячку пороть? Скоро своими глазами увижу.

Серафима Никитична обняла, потискала.

— Ступай. Собирайся, прощайся с ребятами. А мы тут с Софрон Родионычем закончим с формальностями.

Я поманил ее пальчиком, чтобы нагнулась, и пошептал на ушко: