Птенец

Мотобот образца 1962 года — небольшая машина метров до десяти повдоль, а в поперечнике около трех-четырех, устойчивая, маневренная, но для Байкала конечно, слабосильная. Максимальная скорость по спокойной воде пятнадцать километров в час. Средний ветер выдерживает легко, но уже при шторме в четыре-пять баллов находиться в море рискованно, и рыбаки, как правило, прячутся в бухтах. В носовой части под палубой, нечто вроде кубрика, тесное помещение, по форме напоминающее усеченное на треть яйцо, размером примерно полтора на два. Здесь четыре спальных места, по паре у каждой из боковин, одно над другим. Поближе к центру возвышается над палубой рубка с рулевым колесом и морским компасом. За ней и ниже — маленькое машинное отделение, где тем не менее можно при желании устроить еще одно спальное место. Корма, основное рабочее место. Здесь отдыхают усталые сети, отсюда идет мёт, сюда же сгружается улов. За ботом болтается на привязи небольшая весельная лодка, которую здешние рыбаки называют подъездком.

— Москвич. Земляк, — представил Ржагина команде Азиков. — С нами пойдет.

Иван приготовился торжественно знакомиться с каждым отдельно, но никто из рыбаков к нему не подошел, попрыгали на борт, скользнув равнодушно взглядом, и разбрелись по палубе.

Деловито отчалили — ни приказаний, ни окриков, молча сняли с пупырей чалки, и бригадир, встав у руля, развернул мотобот носом к морю.

Иван заглянул в рубку.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться?

— Валяй.

— Я понимаю, прав у меня никаких. Но обязанности должны быть?

— В море они есть у всех.

— И какие же?

— Сидеть и не вякать.

— То есть вы хотите сказать, вникать, наблюдать? Я правильно понял?

— Больно разговорчивый. Отвали.

Помимо бригадира и Ржагина, в море вышли еще трое. Скромный плечистый парень, лет двадцати шести, Павел Хмаров, которого все звали Пашкой, и двое в возрасте, лет пятидесяти с небольшим; одного из них, кряжистого, основательного, с седой бородой в оклад обветренного морщинистого лица, Валентина Евдокимовича Бузовкина, рыбаки звали просто, но уважительно: Евдокимыч, а второго, кругленького, с животиком и подрагивающими холеными щечками, суетливого, с глазами хитреца-проныры, беззастенчивого угодника, Азиков, сознательно шпыняя и унижая, называл всякими нехорошими именами, реже, когда не особенно сердит, Гаврилой, а для остальных он был Гаврила Нилыч (Сенюшкин). Поймав на лету несколько отрывочных фраз, Иван сообразил, что есть еще в бригаде Ефим Иванович, которого за глаза называли по фамилии — Перелюба, но сегодня он почему-то не вышел, то ли занемог, то ли куда-то отозвали.

Стоя на палубе против открытой двери в рубку, Иван слышал, как бригадир с Евдокимычем вполголоса обсуждали, где нынче лучше метать. Евдокимыч предлагал — подальше, на краю Малого моря, обогнув Ольхон справа. Азиков возражал — спорил тихо, глухо, азартно; Иван искоса глянул на бригадира и не узнал — должно быть, страсть охотника стерла с лица его блатную накипь, он показался Ржагину моложе, привлекательнее, умнее... Вчера, в районе Онгурена, видел косяк, тянул в сторону Бугульдейки, если не спугнули, к ночи сюда придет, верь, Евдокимыч, мы их всех обманем, они упёхали, вон и Пятак (соперничающая бригада) к Узуру подался, нет, давай наперехват бросим, там нам делать нечего.

По мере того, как удалялись от берега, море меняло окраску, из голубого делалось густо-черного цвета. Скальный берег, отступая, влажно темнел, и сосны, цеплявшиеся по обрывам, отбрасывали тугие ломкие тени на окаменевшие языческие фигуры.

Ржагина мало-помалу укачивало. При почти полном безветрии бот чуть тыкался носом в округлую мягкую волну, но так часто и коротко, что долго смотреть вниз Иван не мог, только на берег и вдаль, иначе голова кружилась, слабел, начинало подташнивать.

Час-полтора, пока просто шли, у руля отрабатывал Пашка, а потом Азиков его сменил.

Привязали подъездок к крайнему поплавку, и на самом тихом сети стали вырабатывать. Пашка с Евдокимычем, стоя на корме, распутывали, выправляли. Подъездок утягивал сети в море. Наполовину высунувшись из рубки, Азиков следил, как ложатся поплавки, и если какая-нибудь заминка, перехлест или кусок пошел комом, приостанавливал бот или возвращал, дав задний. Ржагин, про себя так понимая, что он еще пригодится, смотрел и запоминал, а Гаврила Нилыч откровенно скучал, уткнувшись бездельным взглядом в свой прохудившийся сапог.

Сети аккуратно уложили в волнах месяцем на ущербе, и Азиков неожиданно скомандовал возвращаться в Хужир. Сначала, по выходе, предполагали заночевать в море, но сети поставили всего в полутора часах ходу от дома, и вот решили, раз такое дело, лучше к женам под бочок.

— Эй, земеля. Ты чего бледанул? Замутило?

— Есть немного.

— Волны-то нет.

— Пройдет, — виновато сказал Ржагин. — Справимся, товарищ капитан.

— Ой, гляди. Такой ты нам на дух не нужен.

Пашка занял место У руля. Вслед за бригадиром Евдокимыч (без охоты) и Гаврила Нилыч (аж замурлыкав — что допустили) спустились в кубрик, дабы убить за картами пустое время.