Птенец

Сошли здесь почти все, человек десять-двенадцать, и Ржагину пришлось выложить тридцать копеек за билет.

Маломощный пожилой катер с трудом справлялся с рекой — ему плохо было даже под берегом, где течение утишали скалы. Палуба подрагивала и время от времени взнывала. На семь километров они потратили без малого час, однако Ржагин спустя несколько минут с момента отплытия перестал сожалеть, что движутся они с несовременной скоростью. Купил в окошечке буфета два очерствелых бутерброда и, держась за дрожащие перила на пустой корме, перекусил, разглядывая высокий берег, и думал, что слухи о величии и красотах Енисея, в общем, подтвердились; увиденное впечатляло даже такого скептика и сухаря, как он.

Они плыли, не причаливая, без остановок, потому что и на берегу никого, и ссаживать некого, и в конце, где катер сразу же развернулся и по течению помчался вниз, их сошло двое, Ржагин и еще один, очень делового вида мужчина, в шляпе и с папкой, который, сойдя, крпнно зашагал дальше по каменистой дороге. Иван, понаблюдав, как разворачивается катер, посидел под жестоко изглоданной ковшами скалой и лениво направился вслед за деловым мужчиной, справедливо рассудив, что ГЭС, поскольку они ее не проезжали, должна быть где-то там, впереди. По обочинам временно проложенной дороги валялись, громоздясь, могучие камни, вырванные взрывами. Он шел, спотыкаясь и все больше скисая. Человек действительно многое может, но сейчас, глядя на изуродованный берег, Иван не только не испытывал восхищения, но скорее печалился и скорбел. Если нельзя создавать, не разрушая, к дьяволу это вообще тогда надо? Или я чего-то важного еще не уразумел?.. Не пойму, на черта нам системы, способные только стареть и разрушаться?.. Ведь получается, мы с колоссальными усилиями созидаем низшие формы за счет высших?..

Ржагина догнал самосвал — пыхнул с подсвистом пневматикой, и хруст под колесами прекратился. Водитель приоткрыл дверцу.

— Эй, длинногач! Далеко топаешь?

— Прямо!

— Надо чего?

— ГЭС посмотреть.

— Да там одна яма пока. Что ты, ямы не видал?

— Все-таки. Мировая стройка.

— Журналист?

— Собственный корреспондент очень влиятельной столичной газеты.

— Приукрасишь? Или правду накатаешь?

— Ни то, ни другое.

— Серединка на половинку? — Водитель расплылся, довольный. — Ну, мудрец. Залазь. Интервью тебе дам. Как мы тут геройски выполняем и перевыполняем.

— Чуть позже. Подскажите, где она, яма?

— Тут, за выступом. Мимо не пройдешь.

И самосвал, постреливая каменистой россыпью, укатил.

Ржагин прошел в огиб выступ скалы, и ему открылась панорама стройки.

Обкусанные скалы левобережья, котлован, краны, несколько подремывающих внизу самосвалов, рабочие в спецодежде и касках. Водитель был прав, подумал Ржагин, присев на пригретый солнцем камень, такое я мог увидеть и не уезжая за пять тысяч километров от Москвы. Лишь цвет особый у развороченной земли, кровавый, в бесчисленных оттенках красного, как на любимых Инкиных иконах строгановской школы — розовые, ярко-малиновые бока, срезы, светло-рыжие грани выбитых камней, слезящаяся ржавость убегающего ввысь скального массива, с которого сняли кожу. И река потускнела — глухо, недовольно урчит, но к этому привыкаешь. Ущелье, место удобное, узкое, здесь-то тебя, братушка, и прихватят за яблочко.

Иван, задумавшись, не обратил внимания, что возле него, поднявшись из котлована, встал самосвал — тот же, водителя он признал, как только обернулся и посмотрел. Легко выпрыгнув из кабины, к Ржагину подошел энергичный седой мужчина в кожаной куртке.

— Вы корреспондент? Из Москвы?

— Так точно, — поднялся навстречу Иван.

— Что ж вы так. Без уведомления. Мы бы встретили.

— Вы заняты делом.

— Верно, конечно. И все-таки... Жолобов, начальник участка.

— Ситцев.

Жолобов по-сибирски крепко пожал Ивану руку.

— Хотите поговорить сейчас?

— По-моему, не стоит отрывать вас от работы.

— Верно, конечно, — скупо улыбнулся Жолобов и пояснил: — В нашем положении очень важно сообщать нужные сведения и в нужном объеме.

— Вы специалист по корреспондентам?

— Угадали.

Ржагин едва не признался, что корреспондент он липовый — так ему вдруг захотелось за откровенность Жолобова заплатить откровенностью. Однако смалодушничал, сдержался. Сказал:

— А в нашем деле важно понять, что лишние сведения могут повредить делу.

— Тем более когда до финиша еще далеко.

— Вот именно, пахать и пахать. Я вас успокоил?

— Вполне. Рад был познакомиться.

— И я.

Коротким взмахом Жолобов остановил другой самосвал, направлявшийся в глубь котлована, вспрыгнул на подножку и уехал, держась за раму дверцы.

— Эй, писатель, — поманил Ржагина знакомый водитель. — Айда прокачу.

— В Красноярск? С глаз долой?

— Куда душа запросит. Меня к тебе до обеда приставили.

— Ну это, пожалуй, чересчур. Что я вам, поэт? Столичная штучка? Знаменитость?

— Поэт не поэт, а машина дадена. Залазь.

Ржагин, всмотревшись в лукавые глаза водителя, понял, что тот, должно быть, сам приложил старания, чтобы несколько часов посачковать с корреспондентом.

— И куда же мы?

— А хоть куда. Заказывай!

— Как в такси?

— А хотя бы.