Птенец

Поблагодарив Зиночку, выкурил сигарету и, подстегнув самого себя: «Ну что ж. Пора и честь знать», — попробовал приподняться. Его шатнуло — ухватившись за плотный лист фикуса, едва кадку не опрокинул. Зина скинула передник и поспешила на выручку. Появилась и Акулина, советуя не торопиться и расхваливая его аппетит. Иван, хорохорясь, помощи не принял, пьяненько бубнил: «Мы не нищие. Мы и заплатить не прочь, если что», однако ноги его не слушались, заплетались, и Зина, решительно закинув его руку себе на плечо, повела — из кабинета, с крыльца, в другую избу, в опочивальню.

По пути, сжевывая окончания слов, Ржагин пытался говорить девушке комплименты, называя ее то Зиной, то Дашей, то Акулиной-ты-мой-свет, допытывался, сколько задолжал за обед и не набавят ли ему теперь срок — Зиночка не отвечала, она практически несла его, долговязого, на себе.

Добрели.

Девушка прислонила его у широкой кровати и с трудом раздела.

— Куда... головой?

— Как вам нравится, — и, помолчав, растерянно спросила, не понадобится ли ему, пока он будет спать.

Ржагин медленно поднял отяжелевшие веки, выпятил подбородок и заторможенно произнес:

— За фигом?

— Что вы сказали?

Иван покачивался и молчал. Не дождавшись ответа, она вздернула плечиком и, перебросив косу на грудь, ушла.

— И-их, пропадай моя телега, все четыре колеса, — и с размаху, мимо подушек, он плюхнулся ничком на кровать...

Часа через два, пробудившись, он приподнялся, протирая глаза, и сел.

Выпил стакан сока.

— Где я?

Закурил, и на покое, пока никто не тревожит, не тормошит, решил пофантазировать.

Ему мелькнуло вот что. Сразу две версии.

По первой выходило, что сие роскошество слепил и организовал талантливый, сильный, выдающийся пройдоха. Шулер, умница и эстет, с особым нюхом на то, что плохо лежит или валяется без призору, с массой нерастраченных сил, ловкий и осторожный — вор, но благородной помеси, знающий, как мы потенциально неслыханно богаты и как бездумно, варварски расточительны. Умудренный опытом, со сложной биографией, прикрывшись какой-нибудь удобной невзрачной должностью, скажем, начальник железнодорожной станции, решил чем-нибудь этаким, из ряда вон, оправдать свое дотоле бессмысленное существование. И, сколотив левым путем первоначальный капитал (на крупной железнодорожной станции это несложно), приступил к осуществлению дерзкого и грандиозного проекта. На базе никому не нужного, заброшенного, разрушенного монастыря. Заручился согласием двух-трех отчаянных помощников, тоже из бывших, которые подумывали завязать, приблизил, снабдил должностями, выплачивая к зарплате приличную надбавку, и потихоньку начал разворачиваться. Украсив естественный вал по верхам колючей проволокой, обеспечил надежную охрану, и в первый год, наверное, занялся садом. Высадил фруктовые деревья, развел плантации овощей, разбил цветники. И вскоре, пользуясь деньгами и связями, с помощью наемных шоферов, продавщиц и пр., утроил, удесятерил капитал. Рентабельность и расширенное воспроизводство, дисциплина и самодисциплина, строжайшая подотчетность и щедрая плата со спецнадбавкой за молчание — все есть, основа заложена, и он приглашает еще не вымерших умельцев, мастеров по дереву, чтобы выстроить свой Город. Где взять материалы? А на станции, все на станции, чего только мимо не везут. И отчего не взять на доброе дело, когда недостачу принято списывать? Краны, бульдозеры, трактора работают столько, сколько нужно, разве что быстрее и лучше, качественнее, если крановщику или бульдозеристу платишь так, что у него глаза на лоб лезут...

До сих пор все у Ржагина шло вроде бы гладко. А дальше заминка. Тупик.