Птенец

— Не узнал, подлец... Эх, рыло ты непромытое. Фокус я. Надька.

— Кто-о-о?

— Ну, присмотрись. Присмотрись, обалдуй сиреневый... Ну? Разуй глаза.

— Надька, говоришь?

— Эх, ты. Это у меня глаз-ватерпас. Сколько лет прошло? Четырнадцать? Тебе сейчас очко?

— По паспорту двадцать.

— Все правильно... Вот такусенькими расстались, а я помню.

— Погодите, девушка. Давайте все-таки разберемся. Спешить нам некуда. Надька? Надька Фокус? Но простите... у Надьки под левой коленкой... родимое пятно.

— Ой, ну, чекист. Куда ж оно денется, интересно. — Она вывернула ножку и прогнулась. — Спасибо, в юбке.

Иван переменился в лице.

— Надюха! — взревел. — Ты?

Бросился на нее — обнял, приподнял, закружил.

— Надька! Не может быть!... Этт-то, я понимаю, встреча.

— Тихо, уймись, еще об стоп-кран шарахнешь... Слышь? Брось, говорю, задушишь... Ну, ты все такой же остолоп. Ну, Хохота-ло! Брось! Терпеть не могу, когда меня тискают... Мужских лап на себе не выношу... Ставь, Ванечка. Ты меня, пожалуйста, поставь.

— Надюха! Живая!.. Что ты, как ты? Куда едешь? Где твоя крыша? Надька! Фокус! Надо же... Рассказывай скорее. Ты из этого вагона?

— Созрел.

— На-дю-ха!

— Слушай. Что ты развопился? Познакомься лучше, — наманикюренным пальчиком она повелительно выдернула гангстера из угла. — Жека. Или Драндулет. А это Хохотало — мой, наш, детдомовский.

— Иван.

Они обменялись небрежным рукопожатием.

— Пижон, — сказала Надя. — Трясешься в этой душегубке? А мы в соседнем. Как слуги, прозябаем. Двухместное купе. Скукота. Но поболтать с другом детства там все-таки удобнее.

— В какие степи? — Иван подпал под ее обаяние и, как обыкновенно в таких случаях, какое-то время говорил на ее языке.

— Понятия не имею... Ночь прокантуемся, там. посмотрим. А ты?

— Странствую. Свободу ищу.

— Не дохлый еще. Ну что — почапали к нам?

Ржагин мгновение колебался — вещи, рюкзак, не пронзить ли еще дважды свой стыдобу-вагон, не предупредить ли милых соседей об отлучке?

— А, ладно. Айда. Веди, подруга наших дней суровых.

— Ты, я вижу, все такой же болтун.

— Нет, Надежда. Нынешний проказник хуже прошлогоднего.

В двухместном купе пахло прачечной, было прохладно, чисто и значительно тише. Хотелось прилечь и негромко разговаривать. Пока Ржагин вживался в новый этот, округлый стерильный уют, Надежда, по-хозяйски забравшись с ногами на лавку и влюбленно разглядывая его, млела, купаясь в воспоминаниях. Жека, ничего не объяснив, протопал мимо. Иван щупал все подряд, ворковал, восхищался, но и примечал, что с ней, — он видел, чувствовал, что сейчас она не здесь, далеко, в их мреющем прошлом, которое без остатка занял детский дом и те, наполненные бедой, сумасшедше-веселые дни, проведенные вместе.

Предупредительно постучавшись, вошел вышколенный официант. Поднос, укрытый бахромчатой бежевой салфеткой, на руке его не боялся ни кренов, ни качки — как прибитый. Следом за ним замаячил в дверях Драндулет.

— Добрый день, молодые люди. Прошу, — сказал официант, поставив поднос. — Приятного аппетита, — и, откланиваясь, пятясь, безошибочно вышагнул в дверной проем.

— Оп-па! — Надежда, как факир, сдернула салфетку. — А? То-то, знай наших. Падай, Ванек. Отпразднуем нашу встречу.

— Да, — скуксился Ржагин. — Бедновато.

На подносе высилась бутылка экспортной водки. В вазочках, щедро, горкой, черная и красная икра. Свежие помидоры, огурцы, брикет масла в блюдце. Пышущая жаром молодая картошка в сметане. Рюмки, вилки, ножи.

Жека, войдя и задвинув дверь, присел в отдалении. Надежда красиво все расставила на столе. Наполнив рюмки, Ржагин сказал:

— Так, огольцы. За что вмажем?

И уставился на Драндулета, провоцируя, проверяя, не нем ли, есть ли у него хоть какой-нибудь голос.

— Не лезь, — сказала Надежда, защищая попутчика. — Он разговаривает только в суде. Да и там бы промолчал, если бы за молчание срезали сроки.

— Понятно. Тогда за встречу.

— Ага. Со свиданьицем.

Надежда чуть пригубила. Жека опрокинул махом; не приподнимаясь, жикнув по сиденью, подъехал к столу, начерпал красной икры, перевалил на хлеб с маслом и в два прикуса уничтожил.

— Сегодня не работаем, — новым голосом, деловито и сухо, сказала Надежда, обращаясь к нему. — Поищи себе люлю. Киров в час дня? Вот и прикинь.

Кивнув, Драндулет послушно, безропотно вышел, тщательно задвинув за собой дверь.

Заметив удивление и интерес на лице Ржагина, Надежда сказала:

— Не напрягайся. Лопнешь. Лучше расскажи о себе.

— Еще по одной?

— Капни.

Они выпили. Ржагин, жуя, рассказывал. Вкратце — все эти годы, выделяя то, что ему казалось выгодным ей рассказать.

— Хило. Но ничего, остальное дорисую сама.

— Теперь твоя очередь. Я погибаю от любопытства.

— Плесни.

Они закурили.