Птенцы велосипеда

– Я так не думаю. Дети хорошо чувствуют… – она запнулась, пытаясь подобрать слово менее грубое, чем «ложь», но этой паузой сказала Джакомо больше, чем хотела. – Я давно говорила, что нас устроили бы одни алименты. И больше ничего.

– Ты не зарабатываешь достаточно, – похолодел голос Джакомо.

– Достаточно для чего?

– Это моя дочь.

– И моя тоже.

Виола потушила окурок, помахала руками, пытаясь выгнать дым на улицу. Обычно она старалась не курить в доме, даже у окна.

– У тебя кто-то опять появился?

Виола подавила желание пропустить мимо ушей этот вопрос. Джакомо уже завелся – было видно. Сколько угодно можно убеждать себя в том, что не со зла, и имеет право знать о происходящем в доме, где живет его кровинка, что он действительно заботится и помогает, а без этой поддержки они не смогли бы позволить себе снимать квартиру в таком хорошем районе, что эта ревность должна вызывать жалость, а не раздражение… Но чувства – материя тонкая и разуму не поддаются, как и сердце. Можно лишь приглушить их, не позволив этому вечному и бесполезному разговору превратиться в скандал.

– Если бы и был, то зачем тебе знать?

Да, сегодня сдержанность – не ее конек.

– Этот дом…

Виола усилием воли отключилась от последующего. Потому что иначе выслушать и не изрезать словами в ответ было бы невозможно. Она отказывалась от подарков, так как знала: за них он ждет совершенно определенной оплаты. Еще недавно это читалось в полунамеках, в манере, в которой Джакомо обнимал ее на прощание. Но теперь он стал озвучивать свои желания напрямую, что не сделало ситуацию проще.

Виола вспомнила, как Джакомо едва не силком перевез их сюда – поближе к работе Виолы. И к себе. Они бы прекрасно прожили и в более скромной квартире, но полностью перекрыть Джакомо путь к Ноа Виола не могла, да и не желала. Отцом он был на зависть, до тех пор, пока речь не заходила о ней, Виоле.

Спасательная стропа постепенно превратилась в удавку. Но Виола изменилась, за эти пять лет свободы стала сильнее, старые манипуляции больше не действовали. Джакомо не мог не видеть: Виола терпит все это не потому, что ей нечем ответить. Терпит не только ради Ноа, но и ради него самого.

Раньше Джакомо радовало, что Виола распрямляет плечи. Сейчас ее самостоятельность бесила его, возможно, он этого даже не осознавал. Но собственный дискомфорт Виола переживет спокойно. А вот то, что в последнее время Джакомо стал пытаться включать в эти выяснения отношений Ноа, Виоле совсем не нравилось. С трудом удавалось сохранять бесстрастность, когда он разговаривал с дочерью, обращаясь на самом деле вовсе не к ней.

«У нас такая красивая мама, а, Ноа? Красивая и упрямая».

«Не-ет, – тянула Ноа, – Ну, разве что немножко!»

«Чего мама хочет в подарок? Чего она вообще хочет, может, спросишь?»

«Почему мама вернулась так поздно? Не знаешь, милая?»

Смех ребенка, который, сам того не понимая, играл во взрослую игру, бился у потолка цветным эхом.

В жизни Виолы было много мужчин – больше, чем принято говорить. Больше, чем она могла теперь вспомнить, хотя тогда казалось: такое забыть невозможно. Но память милосердна. А клетки организма полностью обновляются каждые семь лет. Так что технически – старая шкура давно слезла, вот только внутри все равно остались невидимые глазу следы.

***

Вечером, вернувшись в постылый дом, Виола прижимала спящего Давида к себе и беззвучно плакала. Сын был ее вселенной. Ради него она готова была на все, всегда. Верно ли она поступила, уйдя от Романа? Может, все повернулось бы совсем иначе, не позволь Виола страху возобладать… Но тогда он накрыл удушливой волной: стоило зажмуриться, как она слышала хруст костей и вскидывалась на постели, гладила худенькие руки спящего Давида. За стеной тонко посвистывал носом Сергей.

«Мы выберемся, – шептала Виола в макушку сына. – Все будет хорошо».

Но «хорошо» все не наступало. Виола жила лишь на те жалкие гроши, что зарабатывала, не позволяя себе взять ни крошки из той еды, что покупал Сергей. Напряжение между ними искрило едкими точками, то и дело срывающейся с губ грубостью. Вечно так продолжаться не могло.

В квартире напротив жили две развеселые девчонки: смех и громкую музыку Виола часто слышала по вечерам. Соседки относились к ней по-доброму, трепали за щечку Давида, приглашали к себе выпить вина и расслабиться. По квартире были разбросаны дорогущие шмотки и даже крупные купюры, холодильник ломился от разносолов. Стыдно сказать, но порой Давид только там и ел как следует, отказываясь обедать теми скромными блюдами, что готовила Виола. Девчонки пичкали его мороженым, заказывали доставку суши и учили их есть, баловали безмерно. Виоле было неудобно, что сына заваливают подарками, какие она сама не смогла бы ему купить, но не отбирать же у цветущего от счастья мальчика обновки?!

Напряжение в квартире медленно, но верно превращалось в ненависть. Однажды Сергей даже умудрился притащить в дом какую-то девку: следы ее пребывания Виола обнаружила в салоне и на кухне, где в раковине валялся на прочей посуде бокал с отпечатком густой помады.