Птенцы Виндерхейма

Второй храмовник снял с шеи бляху из светлого металла. Сотни полированных граней делали медальон похожим на драгоценный камень. Свет растекался по блескучей поверхности, заставляя металл искрить и переливаться.

— Видишь глаз?

— Да.

— Следи за ним.

Цепочка в руках храмовника качнулась. Раз, другой. Зрачки гальта дернулись, следуя за вычерненным в центре медальона изображением глаза с ресничками-лучиками.

— Твое тело тяжелое и теплое. Руки наливаются усталостью. Веки тяжелеют. Тебе хочется спать… спать… — Вкрадчивый шепот отца Гуннульва заполнил комнату. — Твои глаза закрываются. Сейчас я досчитаю до трех, и ты заснешь. Раз, два, три…

Дыхание гальта выровнялось, голова свесилась набок, а руки бессильно опустились.

— Можешь начинать, — храмовник снова надел медальон на шею и кивнул чжану. — Фиксация на третьей строчке второй висы девятой главы Книги Катаклизма.

Лю сосредоточенно кивнул, размял пальцы. Меж его сомкнутых рук проскочила искра, затем другая. Медленно, с ощутимым усилием, словно воздух внезапно стал вязким, соматик раздвинул руки. Радужная, искрящаяся лента натянулась меж разведенными ладонями.

Комнату заполнило легкое потрескивание и запах озона.

— Я готов! — напряженным голосом выкрикнул чжан, и радуга с его рук потекла в конус.

Радужное сияние окутало голову гальта. Поток разноцветного пламени расплылся по поверхности шлема, связуя кончики медных игл.

Мерное дыхание спящего прервалось, руки вцепились в подлокотники, и деревянные ручки протестующе затрещали. Тело изогнулось, на искаженном судорогой лице распахнулись лишенные зрачков бельма с красными прожилками, изо рта потянулась тонкая ниточка слюны.

— Пора!

— «Крови ростки путника мира завесы встретят владычицу врат», — продекламировал соматик.

И все закончилось так же внезапно, как и началось.

Радуга влилась через иглы внутрь шлема и погасла. Храмовники в молчании следили за тем, как опускаются веки, расслабляются сведенные мышцы и разжимаются руки спящего.

— Хорошо! — восхитился отец Гуннульв. — Чистая работа, мальчик. Как легко это делается с помощью соматики!

— Это можно делать гораздо проще, — грустно заметил послушник. Он пытался скрыть свою усталость, но ее выдавали дрожащие пальцы и мелкие бисеринки пота на лбу. Взгляд юноши снова вернулся к металлическому конусу. — Псионику не пришлось бы пользоваться костылями, — с неожиданной горечью закончил он.

— Не будь слишком строг к себе. Устал?

— Да, Учитель. Он двенадцатый на сегодня. И семьдесят второй за последнюю неделю.

— Сядь, отдохни. Это последний. — Храмовник повернулся к спящему мужчине. — Догед, сын Марха, ты меня слышишь?

— Да.

— Сейчас я досчитаю до десяти, и ты проснешься. Раз, два…

Дыхание гальта чуть участилось, мышцы едва заметно напряглись. На счет «десять» он открыл глаза.

В них отражалось младенческое изумление.

— Я задремал? — Руки мужчины потянулись вверх, ощупывая металлическую конструкцию. — Что это за дрянь у меня на голове?

— Все хорошо, Догед, — мягко сказал сванд. — Не дергайся, я помогу тебе снять хугхельм. Помнишь, о чем мы говорили?

— А как же, господин Гуннульв. Вы говорили, что мне придется поработать на конунга, а потом забыть все, что делал. Так я согласен. Когда приступать?

— Друг мой. — Храмовник мягко опустил руку на плечо северянину. — Ты уже поработал на конунга, и отлично поработал. За стенами этой комнаты тебя ждет жалованье за три месяца, а дома ждет жена. Она очень соскучилась.

— Эка вышло. — Гальт поднялся с кресла, смущенно почесал затылок. — И что — все теперь, господин Гуннульв?

— Да. — Сванд улыбнулся. — Не жалеешь, Догед?

— А чего жалеть-то? Радости помнить, как вкалывал без отдыха? Нет, господин Гуннульв, так мне больше нравится. Хоп — и уже дома, и при деньгах. Съездить бы теперь в Йелленвик…

— Это лучше обсудить с твоим начальником — комендантом Маханти. Надеюсь, ты понимаешь, что об этом разговоре тоже лучше помалкивать?

— А как же, господин Гуннульв. — Мужчина шагнул к двери, смущенно обернулся. — Так я пойду?

— Иди.

Дверь закрылась. Храмовник издал странный смешок и лукаво взглянул на чжана:

— А ты, Лю? Ты бы согласился забыть три последних месяца своей жизни в обмен на деньги и расположение начальства?

— На таких, как я, очень трудно воздействовать, Учитель. Даже псионикам.

— Это зависит от опыта и знаний псионика.

На лице юноши мелькнул страх.

— Боишься, — с удовлетворением отметил храмовник. — Это хорошо. Значит, не дурак. А чего боишься-то?

— Если я не смогу доверять себе, то кому я смогу тогда доверять, Учитель?

— Ну как же. Конунг, Храм, Всеотец, наконец… — фальшиво улыбаясь, предложил душевед.

Чжан молчал, прикрыв глаза. Его утонченное и бесстрастное лицо напоминало фарфоровую маску.

— Ну вот: ушел в защиту. Что же ты так?

Молчание.