Птичьи лица

Клювастой маски нет, однако что-то теневое будто бы продолжает следить за мной, за каждым крадущимся шагом. Сканирую углы, потолок в поисках камер, но нахожу только сухие пучки трав, заросшие паутиной. Вьющаяся мошкара.

Без страшной маски жилище доктора не кажется таким уж зловещим. Скорее – запустелым. Нет, видеонаблюдения в доме нет. В доме нет даже холодильника. Никаких намёков на еду, кроме дрянной чесночной вони, приправленной духом пересушенных трав.

Доски под ногами ворчливо поскрипывают.

Тревожное чувство из-под кожи заставляет прильнуть к окну – и тут же осесть к полу.

У дома маячит темноволосая девушка лет двадцати. Тугой корсет поверх лёгкого платья, витающая улыбка. Француженка постукивает бок о бок башмачками и тихо бормочет до боли знакомую песенку.

– Ah, mon cher Augustin, Augustin, Augustin…1

Кажется, я когда-то знала мотив. Или нет. Есть такие песни, родные что ли, которые хоть и слышишь впервые, но будто бы знаешь с детства.

Хочу расслушать слова, однако ноги предусмотрительно уводят вглубь комнаты. Так безопасней. На цыпочках пробираюсь к заднему окну. Ладони увериваются в подоконнике. Рывок, колено, облепленный грязью кроссовок, толчок – и я снова попадаю в крапиву.

3

Шарль де Люрм медленно бредёт к дому. Всё, о чём он мечтает, это стянуть с себя докторские доспехи и побыстрей провалиться в сон. День выдался трудным. Сначала лечил, потом снова жгли.

Бульвар Ла-Канбьер болен, отчаянно болен, как добрая часть Марселя. Смерти пришли в город из открытого моря, пришли с кораблями. Даже прошлой зимой, когда на плечи города впервые сыпал снег, чёрная смерть не отступила. Вот уже больше года в трущобах разводят костры, сжигая почивших. Шарль – тот, кто знает в лицо каждого из.

В эти дни воспоминания о марсельском детстве накрывают с особой яркостью. Солнечное, беспечное время. Шарль помнит мамино печенье в форме лодочек и росу на босых ступнях. Помнит, как бежал по берегу к отцу, перепрыгивая накаты волн. Отец возвращался с корзиной жирных устриц. Болтал по пути с загорелыми ловцами из бухты. Плечистые парни казались Шарлю полубогами – хохочущими, беззаботными. Когда-нибудь он отправится на улов вместе с ними. Правда, не раньше, чем через год. В десять лет Шарль неудачно нырнул: ударился головой о подводный булыжник. С тех пор при сглатывали в горле что-то перещёлкивает. Мама запретила Шарлю нырять. Но всё образуется. Так сказал отец. Однажды Шарль снова будет спускаться на дно Лионского залива, распугивая мелких рыбёх, и добывать устриц наравне со взрослыми. Потом распластаются вместе под жарким полуденным солнцем и провалятся в крепкий сон.

Провалиться в крепкий сон после тяжёлого дня – это всё, что осталось Шарлю из детских мечтаний.

Но сегодня уснуть доктору не удастся.

На пороге дома Шарля поджидает Сатель. Поддевает носками башмачков камушки и отшпуливает в траву.

Тонкая до болезненной хрупкости девушка была единственным существом, способным в это мрачное время вызвать на губах улыбку. Ах, мой милый Августин, Августин, Августин… Её яркие иссиня-чёрные глаза, оливковая с золотинкой кожа, густые волосы цвета крыла гауни, небрежно опрокинутые с плеч, осиная в тугом корсете талия сводят доктора с ума.

Всякий раз, завидев Шарля, Сатель едва сдерживает желание броситься возлюбленному на шею. Но он снова не даст себя обнять, пока не снимет костюм.

– Ах, Августин, я так ждала тебя! – Она упрямо зовёт Шарля Августином, и он ничего не может поделать с её чудачеством.

Сатель не раз просилась с ним, хотя бы к кострам, но Шарль не пускал. И дело не в сложности сооружения костюма для неё, но в страхе потерять неумёху. Сатель кажется Шарлю слишком неприспособленной к жизни, слишком неосторожной.

«Я могу ассистировать. Я люблю лягушек, и вообще, меня вовсе не страшат бубоны», – заверяла она.

Шарль качал головой.

Она даже не представляет, о чём говорит. Запах палёной плоти и обугленных костей, бессонное дежурство ночами у постелей полуживых трупов угробят беднягу. Их было слишком много – тех, кто ушёл, и слишком мало тех, кого, возможно, удастся спасти.

Стянув маску и костюм, доктор устало привлекает к себе девушку.

Сатель выглядит тростинкой в его широких ладонях. Она живо льнёт ко взмокшей волосатой груди, норовит куснуть Шарля за подбородок. Доктор уворачивается, почти нехотя, как старый волк, вожак стаи, только что вернувшийся с охоты.

– Фи, доктор! – кривит носик Сатель. – Опять этот запах! Вино и чеснок. Похоже, я умру с этим запахом.

– Да брось, – морщится Шарль. Он не любит разговоры о смерти.

Подхватывает Сатель на руки и несёт к тюфяку.

– Стой! Пусти меня! Ну же, Августин! Я принесла тебе луковый бульон с мидиями. Твой любимый! – Сатель вырывается, бьёт Шарля кулачками по голове.

Брезгливая белоручка! Её тошнит от запаха. Пытается откупиться бульоном. Ну, уж нет, к дьволу бульон.

– Зачем мне мидии, глупая, если у меня есть ты?

Ему нужно её тело. И отдых. Он не хочет есть. Не сейчас, не сегодня.

…