Птичья гавань

— Мне кажется, или он халатно отнесся к работе? Врач этот нормальный, по-твоему?

— Да он сам бухой в жопу, — объясняет Миша.

— Счас я зайду к тебе умыться, и домой, — говорю.

— Оклемался?

Миша внимательно смотрит на меня. Вдруг ласково улыбается:

— Дегенерат.

Оглядываю себя — мне явно нужно сменить футболку, чтобы не палиться. Но мое мысленное «не палиться» срабатывает наоборот: в следующую секунду, как я об этом подумал, из-за дома выходит мой отец. Я вижу его отсюда, приближается. Кто-то сообщил ему, красная лампочка «внимание!» мигает с нарастающей силой, отец идет вдоль дома не спеша, ступает твердо и внушительно, но приближается очень быстро.

— Ладно, Жук. Я пошел.

Миша хватает костыли и ловко упрыгивает к себе.

И мы с отцом молча идем домой. Я едва поспеваю. Он не ругается, просто поглядывает на меня через плечо, и в этом поглядывании читается его слово «придурочный», — еще несколько стремительных шагов, — и опять этот взгляд на меня. Сожаление и непонимание, что с сыном не так, почему он вырастает таким идиотом?

— Кто тебе сказал? — спрашиваю я, но он не отвечает.

Я помыл волосы и теперь сижу на кухне. Мачеха снимает с меня окровавленную футболку и обрабатывает голову зеленкой.

— Господи, чем это тебя так?

— Ударился о дверную ручку, — отвечаю я. — О дверь в подъезде.

Голова кружится, подташнивает. Мое первое сотрясение. Отец провожает меня в комнату.

— Застелю, — говорит он.

Я посторонился — стою возле окна, прижавшись к батарее. Не задеваю отца в этом тесном пространстве, пока он накрывает мою подушку старым полотенцем, чтобы я не пачкал постельное белье. Он переступает через диван и встает в проходе. Наблюдает за мной, пока я снимаю штаны с носками и ложусь.

— Спи и не ворочайся, — говорит как маленькому.

Еще какое-то время стоит в дверном проеме и смотрит на меня. Я лежу с закрытыми глазами и слишком отчетливо чувствую это. Даже позу не выбрал, а уже прикидываюсь спящим. В детстве плохо засыпал. Когда мне было лет пять, отец, случалось, сидел рядом и запрещал шевелиться. «Не ерзай», — говорил он так, будто я причиняю ему страдания каждым движением. Чем сильнее старался не шевелиться, тем больше было необходимости. Конечности чесались, любое положение казалось неудобным. Отец все не уходит, от его изучающего взгляда все зудит сильнее.

— Ты мне мешаешь, — сухо замечаю я, не раскрывая глаз.

Мне не нужно его видеть, кожа заменяет мне зрение, этот воздух настолько плотный и знакомый, что я чувствую, его каждое малейшее движение: отец кривит рот в горькой ухмылке.

— Придурочный, — цедит сквозь зубы.

Отец закрывает дверь. Я тут же откидываю одеяло, так удобней. Трогаю свою рану в темноте. Кровь все еще понемногу сочится из маленького вулкана. Если прикоснуться к рваным краям жерла, боль пронзает голову. Я лежу, периодически дотрагиваясь до болевой точки, чтобы почувствовать разряд, чтобы ощутить каждый нерв. Уснуть все равно не получится, я знаю это. Долго лежу так, расслабляюсь, потом дотрагиваюсь до фазы, и освежаюсь. Надоедает, встаю. Тихонько приоткрываю дверь в коридор. Отец с мачехой смотрят телевизор в большой комнате, вижу это из коридора через рифленое стекло. Младший брат давно спит. На кухне пью воду, смотрю на часы: полпервого. Я возвращаюсь к себе и зачем-то начинаю одеваться. Тихонько выхожу из дома, аккуратно приоткрываю калитку, покидаю участок: тюрьму ненавязчивого, почти неощутимого режима.

Даже не слышал, но прошел небольшой дождь: дорога размыта. Скольжу по грязи, но на улице прохладно и хорошо. Быть здесь лучше, чем лежать в постели. Иду к «змейке» — дому номер 10б по нашей улице, туда, где живут мои друзья. Захожу в пустой двор. Площадки возле подъездов освещаются, как маленькие пустые сцены.

— Жука! — слышу я сверху приглушенный оклик.

Поднимаю голову, и мне кажется, что вижу самого себя в окне четвертого этажа. Неожиданный поворот, и я пугаюсь. Замираю в свете фонаря перед ночным монстром — изогнутой пятиэтажкой. Лже-я добродушно машет сверху — это как увидеть, что отражение вместо того, чтобы копировать твои жесты, жизнерадостно задергалось. Раздается непонятный шум, скрежет или звон, я верчусь на месте: тьма, дом, окно. Чувствую, что сейчас проснусь, — но успеваю понять, что пугаться было нечего. Это Леджик зовет меня из окна своей комнаты, просто ночью и с мытой головой он похож на меня самого. Звонит домашний телефон. Мне просто показалось, это был Леджик, а не я. Отпускает. Ничего не важно. Проснулся.

* * *

Это отец позвонил, чтобы разбудить. Своего будильника у меня не было.

— Вставай, — приказал он.

— Да, я уже встаю, — ответил я, едва вытолкнув слова через склеившийся рот.

— Зайдешь ко мне сегодня?

— Наверное, зайду, да.

Быстро умылся холодной водой и включил чайник. Что же случилось? Вдруг Тимофей свалился? Наверное, если бы он выпал из окна, я бы не ночевал дома. Все бы закрутилось как-то иначе, и я сейчас был бы в больнице или морге.