Птичий глаз

Щегол протянул Сороке диск Сплина «Реверсивная хроника событий», что вышел два года назад. Глаза Сороки округлились, и она приоткрыла рот от изумления, осторожно обхватывая диск пальцами. Она медленно провела пальцами по лакированной поверхности и поджала губы. Сорока удивленно посмотрела на Щегла и когда тот полностью передал ей диск, сощурила черные глазки.

— Может, у тебя еще есть шанс стать своим, — она улыбнулась и щелкнула пальцем Щегла по носу. — Я подумаю.

Новые кассеты уже отправились в коробку к старым кассетам, а Чиж и Сизый вернулись к праздничному ужину. Сокол посмотрел на Щегла и, улыбнувшись, кивнул ему, одобряя его поступок. Откусив от утиной ножки сочный кусок, Щегол снова прикрыл глаза от наслаждения. Есть поговорка: «Как Новый год встретишь, так его и проведешь». Перспектива провести весь год с Птицами теперь не кажется такой пугающей, если не добавлять, что с ними придется провести всю жизнь.

Глава 10. Дети Филина

«…Долго по полу кровь разливается.

Долго капает кровь с кулака.

А в отверстие небо врывается,

и лежат на башке облака…»

Так гранит покрывается наледью. Борис Рыжий.

Голова раскалывалась от тупой боли в затылке. Казалось, болел не только затылок, но каждая клеточка тела. Хотелось верить, что сейчас, когда откроешь глаза, то увидишь потолок спальни, а после будет завтрак и обычный спокойный день на огороде. Но как только Скворец пришел в себе, мысли встали на свои места, и мечты о прекрасном прошлом разрушились о суровую реальность, где его руки немели, пережатые жестким канатом. Желудок скрутило от беспомощности и боли, что тонкой пленкой простиралась на все тело. Скворец открыл глаза, и его окатило новой волной отчаяния. Он сидел на стуле, привязанный к нему руками и ногами, а вокруг ходили люди. Двое мужчин перерыли дом Филина и разворошили каждый шкафчик на кухне и в гостиной. Некогда уютное место, которое Скворец считал домом, неизвестные превратили в груду вещей, разбросанных по полу. К горлу подступил неконтролируемый приступ кашля, после которого по подбородку стекла густая кровь, что смешалась со слюной. Скворец вспоминал, что получил прикладом по подбородку, затем по ребрам, и последней каплей стал неслучайный удар затылком об угол тумбы. Тело ныло так, словно только что пережило мясорубку, что, в общем-то, не особо отличалось от реальности. Больнее всего становилось от осознания, что это еще не конец, раз люди еще в доме.

— Проснулся? — чья-то грубая хватка вцепилась в волосы Скворцы, задирая его голову вверх. — Ну, поболтаем, что ли. А то вырубился ты что-то быстро. Не успели познакомиться, — мужчина отпустил волосы и сел на корточки перед Скворцом.

Его лица не было видно под балаклавой, но карие, почти черные глаза не сулили ничего доброго. В них Скворец не мог увидеть ничего. Ни жалости, ни злости. Буквально пустота, которая так и норовила засосать за собой Скворца. Руки его тоже были скрыты под перчатками. И самые страшные предположения Скворца могли сбыться по этой причине. Глупо не надевать перчаток, когда едешь на убийство или пытки.

— Рассказывай. Где деньги?

— Понятия не имею, о чем вы, — голос Скворца звучал взрослее и безразличнее чем обычно.

— Правда? Ну ладно, тогда ступай, — мужчина поднялся на ноги, а после, ухватившись за затылок Скворца, снова ударил его по лицу. — Нихуя подобного. Размечтался?

Сломали ли ему нос или же опять попали по челюсти, Скворец не мог понять, потому что лицо болело от самого лба до подбородка. Словно кожу с него содрали острым лезвием, а сейчас все это прижигают утюгом. Но кожа все еще была на месте, а утюг, видимо, впереди. Скворец со всей силы желал обособиться от этой боли и превратиться просто в тело. Это тело не будет болеть, переживать о спасенных Дрозде и Соловушке. Это будет просто тело, которому нестрашны удары и предстоящие ранения.

— Папаша твой очень нас обидел. Прикарманил большие деньги и свалил. Ну думаю, ты итак знаешь, — мужчина похлопал Скворца по колену. — Это ведь все было после того, как вашу мамку грохнули в коммуналке, — он сально засмеялся, от чего тошнота подобралась к горлу. — Ты сын глупого животного, что не знает, кого можно обижать, а кого нельзя. Не только глупого, а еще и трусливого. Бегал этот несчастный тушканчик всю жизнь, благородного оленя из себя строил, детишек спасал, а как выродки выросли, то сбежал в одну харю, лишь бы задницу свою прикрыть.

— Врешь ты все! Он не мог нас бросить! — Скворец закричал, срывая, и без того, хриплый голос.

— Жить хочешь? Говори, где деньги. Или, может, нам твою сестричку поискать, да с ней сыграть в одну игру, чтобы раскололась, — черные глаза сощурились и даже сквозь балаклаву Скворец почувствовал эту липкую и грязную улыбку.