Птичий город за облаками

Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Λ

…я следовал за моими чешуйчатыми собратьями через бездонные глубины, уворачивался от быстрых и страшных дельфинов. Внезапно появился левиафан, огромнейшее из всех живых существ, с пастью шириной как ворота Трои и зубами высотой с Геркулесовы столпы, острыми, словно меч Персея.

Он разинул челюсти, чтобы нас поглотить, и я приготовился к смерти. Мне не добраться до заоблачного города. Не увидеть черепах, не попробовать медвяных лепешек с их панциря. Я умру в холодном море, мои рыбьи кости затеряются в чреве чудища. Весь наш косяк затянуло в пещеру его пасти, однако частокол зубов нас не проткнул – слишком был широк, – и мы очутились в горле.

Бултыхаясь в кишках исполинского чудища, словно во втором море, мы видели всю вселенную. Всякий раз, как оно разевало рот, я всплывал к поверхности и видел что-нибудь новое: эфиопских крокодилов, дворцы Карфагена, сугробы на пещерах троглодитов по ободку мира.

Со временем я устал. Я проделал огромный путь, но был все так же далек от цели, как в первый день моих странствий. Я был рыбой в море внутри большей рыбы в большем море и гадал: а что, если сам мир колышется в чреве еще более огромной рыбы и все мы рыбы внутри рыбы внутри рыбы? И тогда, утомившись от долгих раздумий, я закрыл чешуйчатые глаза и уснул…

Константинополь Апрель-май 1453 г.

Омир

На лиги в обе стороны стучат молотки, рубят топоры, ревут верблюды. Омир проходит лагерь стрелоделов, лагеря шорников, сапожников и кузнецов; портные шьют шатры в огромных шатрах, мальчишки снуют туда-сюда с корзинами риса, пятьдесят плотников сколачивают из очищенных бревен осадные лестницы. Для нечистот выкопали канавы, питьевая вода хранится в грудах бочек, позади войска соорудили кузницу.

Со всех концов лагеря люди сходятся поглазеть на пушку. Она лежит на возу, огромная и блестящая. Волы, напуганные суматохой, жмутся друг к дружке. Луносвет жует, не в силах поднять голову, и как будто спит стоя. Древ лежит на боку, прядая одним ухом. Омир втирает ему в левую заднюю ногу жеваные листья календулы, как учил дед. На душе у него неспокойно.

В сумерках все, кто привез из Эдирне пушку, собираются вокруг дымящихся котлов. Начальник взбирается на помост и объявляет, что благодарность султана огромна. Когда город возьмут, каждый сможет выбрать, какой он хочет получить дом, и с каким садом, и каких женщин взять в жены.

Ночью Омир то и дело просыпается, потому что плотники сколачивают опору для пушки и частокол, чтобы ее скрыть. Весь следующий день волы с погонщиками перекладывают пушку на опору. Иногда из-за крепостных зубцов со свистом вылетает арбалетная стрела и втыкается в землю или в доску. Махер грозит кулаком.

– Вот ужо мы запустим в вас кое-чем побольше! – кричит он, и все, кто его слышит, смеются.

В тот вечер на пастбище, куда они выпускают волов, Махер находит Омира на лежащей известняковой плите, садится рядом на корточки и принимает сковыривать болячку на коленке. Они смотрят через лагерь на ров и белые башни с полосами красного кирпича. В закатных лучах крыши по другую сторону стены как будто горят огнем.

– Как ты думаешь, завтра к этому времени все там будет наше?

Омир молчит. Ему стыдно сознаться, что размеры города его пугают. Как люди могут построить нечто настолько огромное?