Птичий город за облаками

Она вновь разглядывает мешанину значков на пергаменте:

πολλών δ' ανθρώπων ίδεν άστεα και νόον έγνω

— Не могу.

— Можешь.

Άστεα — города, νόον — обычай, έγνω — узнал.

Она говорит:

— Многих людей он посетил города и узнал их обычаи.

Зоб Лициния трясется, губы кривятся улыбкой.

— Именно. Именно так.

Почти мгновенно улицы начинают лучиться смыслом. Анна читает надписи на монетах, на краеугольных камнях и на могильных плитах, на свинцовых печатях, на опорах мостов и на мраморных табличках, вмурованных в оборонительные стены. Каждый кривой закоулок — сам по себе древний манускрипт.

Слова сияют на щербатом крае блюда, которое кухарка Хриса держит рядом с очагом: «Благочестивейшая Зоя». Над входом в заброшенную часовенку: «Мир тебе, вступающему сюда с чистым сердцем». Любимая ее надпись высечена над дверцей привратника рядом с воротами Святой Феофании. Анна разбирала эти слова полвоскресенья.

Остановитесь со всем смирением, воры, убийцы, грабители, конники и воины, ибо мы вкусили благоуханной Крови Христовой.

Последний раз Анна видит Лициния на пронизывающем ветру. Кожа у старого учителя того же цвета, что и дождь. Глаза слезятся, хлеб, который она ему принесла, лежит нетронутым, зоб, огромный и воспаленный, кажется хищным существом, которое сегодня ночью наконец поглотит его лицо.

Сегодня, говорит он, они будут разбирать μύθος, миф, что означает разговор или что-нибудь произнесенное, но также рассказ или повесть, предание из времен древних богов. Лициний объясняет, какое это чудесное слово, которое может означать нечто одновременно истинное и ложное. И тут он вдруг словно забывает, о чем говорил.

Ветер вырывает одну тетрадку у него из рук, Анна догоняет ее, отряхивает, возвращает старику. Лициний долго сидит с закрытыми глазами.

— Хранилище, — говорит он наконец. — Ты знаешь это слово? Текст — книга — хранилище памяти людей, которые жили прежде. Способ сберечь память после того, как душа отправилась дальше.

Теперь его глаза широко открыты, как будто он вглядывается в великую тьму.

— Однако книги, как и люди, умирают. Они умирают от пожаров, наводнений и червей, умирают по прихоти тиранов. Если их не беречь, они исчезнут из мира. А когда из мира исчезает книга, память умирает вторично.

Он морщится, дышит медленно и прерывисто. Ветер метет по улице шуршащие листья, яркие облака несутся над крышами, мимо проходят несколько вьючных лошадей, всадники укутались от холода, и Анна дрожит. Позвать хозяйку гостиницы? Кровопускателя?

Лициний поднимает руку; в его скрюченных пальцах три потрепанные тетрадки.

— Нет, Учитель, — говорит Анна. — Они твои.

Но он тычет тетрадки ей в руки. Анна смотрит вдоль улицы: гостиница, стена, кренящиеся деревья. Она произносит молитву и прячет пергаментные листы за пазуху.

Омир

Старшая дочь умирает от глистов, среднюю убивает лихорадка, но мальчик растет. В три он может стоять на волокуше, когда Лист и Шип сперва расчищают, потом боронят луг. В четыре он может наполнить котелок в ручье и втащить по валунам в построенный дедом каменный домик. Дважды мать платит жене кузнеца, чтобы та проделала долгий путь из деревни — шесть лиг вверх по реке — и зашила мальчику расщелину в верхней губе, и оба раза ничего не получается: расщелина, идущая через нёбо до носа, не закрывается. Но хотя он иногда чувствует жжение во внутреннем ухе и боль в челюсти, хотя похлебка часто льется у него изо рта на одежду, он крепкий, спокойный и никогда не болеет.

Первых воспоминаний у него три:

1. Он стоит у ручья между Листом и Шипом. Они пьют, а он смотрит, как вода капает с их огромных морд и вспыхивает на солнце.

2. Сестра Нида корчит страшную рожу, собираясь ткнуть его палкой в верхнюю губу.

3. Дед стаскивает с розовой фазаньей тушки шкурку и перья, словно раздевает ее, потом жарит на вертеле над очагом.

Те немногие дети, что берут Омира в игру, заставляют его изображать чудовищ, когда разыгрывают приключения Булукии[5], и спрашивают, правда ли от одного взгляда на него вьюрки замертво падают в полете, а у кобыл случается выкидыш. Но зато они учат его отыскивать перепелиные яйца и показывают глубокие места в реке, где водится самая большая форель. И еще показывают старый тис на известняковом утесе над лощиной и говорят, внутри в огромном дупле живут злые духи, а само дерево бессмертное.

Лесорубы и их жены по большей части обходят Омира стороной. Не раз и не два проезжий купец на дороге у реки направлял лошадь в объезд через лес, лишь бы с ним не столкнуться. Если кто из чужаков когда-нибудь взглянул на него без страха и подозрения, то Омир этого не помнит.