Птичий грипп

– Они выкинут твою ксиву в снег! Скрывайся!

Обрыв связи…

Вечером к ментам и ФСБ присоединилась «скорая», укатившая девушку в роддом.

– Мальчик, – узнал Иван глубоко ночью.

Он вышел из опустевшего аппарата на улицу Малая Никитская. Мерцали, мягко падали и укладывались снежинки. Никто – ни думец, ни дружина – никто не мог его спасти. Все сочувствовали, но что они все могли? Шурандин утаил от них, что его ловят. Он вышел под снежинки.

– Предъяви документ, что ли? – подступил человек.

Другой человек навел камеру, ослепляющую прожектором.

Третий достал зазвеневшие наручники.

– Мужики, у меня сын родился!

– А мы тебя чего, в тюрьму тащим? – неожиданно примиренчески заметил мужик с камерой, не переставая снимать Ванино безумное лицо. – Так, пугаем маненько…

Нет, лучше бы они его арестовали!

Ихнее «маненько» окончательно подкосило Ваню.

Он впервые по-настоящему испугался. Возможно, оттого что был теперь отцом и отвечал еще и за крохотную жизнь сына.

Что он сделал? Он запил.

Вот запойным и обнаружил начинающий поэт Степан Неверов настоящего писателя Ивана Шурандина…

Степа бежал по холоду, иногда для согрева хлопал себя по бокам мехового пальто крыльями рукавов, заскочил в подвальную кафешку «ОГИ» и заприметил орлиную морду. Орлиным был клюв. Глаза у Ивана утратили орлиную остроту и напоминали… ну что они напоминали?.. пиво. Глаза его были пивом, которое он пил и пил, пока его девушка долеживала в роддоме.

Между Степаном и Иваном состоялся такой диалог:

– Можно к вам присесть?

– Да. Хотите выпить? Вы из ФСБ?

– Зачем же? Не узнаете? Не узнаешь, что ли? Серьезно, не узнал?

– Вы учтите: я раскаялся и разочарован. Я больше не хочу ничего. Революции не будет. Вернусь в литературу. Выпьем?

– Можно. Девушка, пиво «Пирогов» у вас есть?

– Нет. Я все их меню изучил. Бери «Сибирскую корону».

– «Сибирскую корону»!

Такой диалог…

А под конец их встречи Степан написал на желтой салфетке ярким черным паркером:

Не летал бы ты, Ванек,
Из литературы!
Ты орел, не мотылек…
Кому строишь куры?

Хочешь сесть? Порыв души?
Там сгниешь, как пень!
Лучше сядь – рассказ пиши
Или пиво пей!

И гуляй себе, орел,
Избежавший решки,
Пена падает на стол,
Закажи орешки…

Ивану стихи понравились. Он долго благодарил. «Так мило…» И даже в пивной униженности просил Степу оставить автограф на желтой этой салфетке.

Филин – защитник власти

Борис Яковенко был Филин. В нашей книге не только оппозиция, но и агенты власти. Ее птицы.

Эх, мясистый кусок распилен,
Чистой кровью течет филе…
Красный Кремль охраняет Филин,
Не моргая в своем дупле.

Какой-то вечно нагнувшийся. С крючковатым носом, кустистыми бровями, подслеповатыми глазами в круглых очках. Ночами не спавший, а днем дрыхнувший. Знайте, дети, он был Филин!

Кремль течет, и свисает жила,
Как сиреневая вожжа.
Смотрит с ясностью старожила
Молодежный слепой вожак.

Филин был племянником важного госчиновника. Симпатичный царедворец с персиковой кожей и агатами глаз решил пристроить своего родственничка к политике. Сначала Борю взяли на работу в Кремль, но днем он патологически засыпал, и его вынужденно уволили. Тогда добрый дядя Слава придумал для Филина самостоятельное занятие – вести молодежное движение.

Филин чувствует за обедом:
«Кремль стоит во главе угла!» —
Гулко ухает все об этом
И топырит свои крыла…

Жизнь Бори складывалась диковато.

В школе Филина не любили, но боялись за мстительный характер. Он был очень сильным и всегда действовал в одиночку. Девочки его чурались, и от этого он чурался их. Он учился в специальной испанской школе и однажды на переменке отнял у мальчишки из параллельного класса принесенный западный порножурнал. Яковенко тотчас ушел с уроков. И у себя в подъезде, одной рукой удерживая кнопку «Стоп», другой насладился. Бессильно отпустил кнопку, двери лифта раскрылись. Съехавшие штаны… Упал, шелестя, журнал… На пороге лифта стоял дядя, только что побывавший у Бори дома (он был секретным любовником его мамы).

Дядя, чью кожу тотчас расцветил спелый румянец, мгновенно оценил обстоятельства:

– Ты меня не видел, а я тебя!

Боря покинул лифт, застегивая трясущимися руками штаны. Журнал скользнул в лифтовую расщелину. Дядины башмаки стучали по лестнице.

Как не пихал его дядюшка в люди, Филин с трудом закончил школу, а учиться дальше отказался наотрез.

– Дайте мне передохнуть! Была школа, теперь институт… Это же из тюрьмы в тюрьму!