Птичий полет

Дальше лифт летел без остановки, так быстро, что внутри даже щемило, даже веса своего не ощущаешь, тело легкое, как пух, и Птиц испытывал блаженство. Нечто подобное испытывал он в молодости, когда еще зачитывался книгами, ходил на концерты, вот тогда у него тоже щемило внутри от того, что он не чувствует своего тела, казалось, из него взмывает какой-то дух, вроде органной музыки Баха, возносит его все выше и выше, и он, Петерис Птиц, уже никакой не Петерис, а только Птиц, а Птиц только летает, и преград для него никаких нет. Но вот уже несколько лет он это божественное чувство полета испытывал лишь телесно, один поднимаясь в кабине лифта или безумно и бездумно гоняя на своем белоснежном лебеде по автострадам, чтобы хоть физически опьяниться, чтобы хоть таким способом вызвать ощущение, что дух его все еще способен взмывать в опьяняющий душу и рассудок полет.

Лифт резко остановился на двадцать шестом этаже. Выше лететь уже было некуда, и Петерис отыскал в кармане своего кожаного пиджака связку ключей и пошел открывать свою комнату.

Но ключи были не нужны, так как его сослуживицы Мария Дмитриевна, Раиса Соломоновна и Расма Висвалдовна уже пришли, сумки стояли на их столах распотрошенные, так как все три сейчас надевали в дамской комнате парики. Все три были добродетельные матери семейства, у всех трех уже были взрослые дети, за добродетелью их следили не только дети, но и мужья, и у всех трех было лишь одно прегрешение против святости брака, единственное порочное увлечение — надевать на работе парик. К концу рабочего дня парики они снимали, старательно укладывали в ящик письменного стола и возвращались к своей семье, по их мнению, весьма тонко и хитро пораспутничав. Вот этот париковый разврат, видимо, и обеспечивал семье согласие и лад, потому что они уже на работе достаточно побезумствовали, рассеялись и даже устали от подобного разгула, и в то же время подчинились велениям моды, как деловые женщины, которые восемь часов в день решают важные хозяйственно-экономические вопросы, не имея права ни на миг опускаться до своих женских забот, но обязанные по мере своих душевных и финансовых возможностей оставаться хотя бы немного таинственными и кокетливо-обольстительными.

Мария Дмитриевна, Раиса Соломоновна и Расма Висвалдовна начинали свой рабочий день с водружения париков, а Петерис Птиц непременно подходил к окну, чтобы с высоты двадцать шестого этажа взглянуть на своего белоснежного лебедя, на вложенные в него тысячи. Купив эту мечту своей жизни, этот единственный смысл и содержание своей жизни, он несколько ночей не мог спать, все время вставал, чтобы убедиться, стоят ли его кровные тысячи на улице или уже украдены. А поскольку не выспавшись трудно водить машину по оживленным улицам города, он каждую ночь протягивал длинный провод от белоснежного лебедя на пятый этаж, привязывая конец провода к ноге и спал уже беззаботно, хорошо ощущая наличие своих материализованных тысяч. Автомобильные воры, видя этот провод, далеко обходили его «жигули», и если подвешенные к проводу бубенчики как-то раз зазвенели посреди ночи, то лишь потому, что на провод села какая-то птичка, пожелавшая отдохнуть после долгого полета. Птиц чрезвычайно гордился тем, что придумал это гениальное и простое автоматическое устройство, но особенно счастлив был, увидев провода, тянущиеся от других машин к рукам и ногам безмятежно спящих владельцев.

Итак, Петерис Птиц подошел к окну не потому, что вздумал полюбоваться красивым видом на древний город с высокими шпилями церквей, который выглядел из их окна совсем как картинка на конфетной коробке, а потому, что днем, не привязав себя к этому белоснежному лебедю, он ощущал особенно тесную, почти духовную связь с ним, как влюбленный подросток, он не мог жить, если хотя бы полчаса не видел свою любовь.

Зрелище, которое явилось глазам Петериса Птица, было просто ужасающе, вряд ли атомный гриб над городом смог поразить его больше: мимо белоснежнего любимца проезжал устрашающего вида самосвал с тремя прицепами, а через улицу бежала в школу девчушка с развевающимися косичками, и шофер, чтобы не наехать на бедную школьницу, в которую школа так и не вдолбила глубоких истин, содержащихся в правилах уличного движения, наехал на белоснежные «жигули» Птица, и Птицев лебедь, издав скрежет и стон, превратился в осколки стекла и в бесформенную груду железа.

— Болван! Что ты натворил! Лучше бы ты переехал эту паршивую девчонку! О, мой белоснежный лебедь! — в смятении возопил Петерис Птиц и без всяких колебаний схватился за оконную ручку.