Птичий рынок

Когда дети Кирилова принесли новый улов недодушенных лягушек, Стойка объявила, что най-белые птицы на днях попросились на волю и улетели в поля. То же она рассказала прилетевшему из Варны краснощекому и взволнованному орнитологу. Он расстроился, попричитал, что не смог приехать раньше, так как был на конференции в Америке. Говорили, он ушел искать най-белых а истов в поля, напился там и долго ходил потом по улицам Кирилова, заставляя местных собак задыхаться от лая.

Беженцы остановились у Стойки не как дети или внуки, а скорее как дети хороших знакомых или дальней родни, которые сняли у тетки жилье на лето. Они проводили больший кусок дня в своей комнате, но выходили оттуда, чтобы готовить и убирать доступную им часть дома, снова вдвоем, как одно целое. Бывало, когда Стойка возвращалась с почты, ее ждал обед, вкусный и странный – из ее же продуктов, но совсем незнакомых сочетаний блюда. Никто не готовил Стойке обеды с ее детства. Животные – все до одного – после превращения беженцев-птиц в беженцев-людей успокоились, вернулись к своей обычной животной жизни. А Стойка, как заметили жители Кирилова, сильно помолодела, вспомнила свое детское выражение лица и снова принялась носить его.

Ужины Стойка готовила сама и стучала беженцам в дверь. Они иногда отказывались. Девушку часто тошнило, она забрала с собой в комнату старый треснутый таз (с разрешения), Стойка – вдова врача – догадывалась, что та беременна. Когда хозяйка и гости ужинали вместе, они жевали спокойно и молча. Стойка и беженцы всё равно не понимали друг друга, всё самое важное они у ж е обсудили, кроме того, какой сделать следующий шаг.

Беженцы не знали, как бежать дальше, в Софию, и теперь часто ссорились. Перья на их коже совсем исчезли, превратиться снова в птиц никак не получалось. Стойка слышала их споры за стеной на неизвестном языке, видела их мающиеся лица. Особенно мучилась девушка, которая, несмотря на ожидание ребенка, рвалась в открытый, как опасная рана, мир. Денег, документов, транс п орта у них не водилось. Девушка совсем загрустила, редко разговаривала и выходила из комнаты. Стойка думала. Жалела, что так и не купила автомобиль и не выучилась управлять им. Она могла бы снять денег со счета в Елхове, заплатить какому-нибудь местному человеку с машиной, чтобы он отвез гостей-детей в Софию, но боялась и того, что гостей ее бросят где-нибудь по дороге, и того, что из-за беженцев, в случае облавы, сам перевозчик попадет в тюрьму.

В день, когда гость, улыбаясь, вручил Стойке ортопедические стельки, смастеренные тут же – в ее доме, из подручных материалов, аккуратно изогнутые, взлетающие над поверхностью земли под нужным углом (он-то увидел, что у нее не плоскостопие, как она всегда считала, а излишне высокий подъем), она решила, что этой молодости может помочь только другая молодость. Стойка позвонила сыну, самому веселому человеку Кирилова, и попросила приехать и высвободить себе день-второй, чтобы помочь матери по хозяйству. Ведь это – она решила – как раз его профессия, перемещать людей в пространстве и делать их таким образом счастливей.

Стефан удивился: мать всегда относилась к нему как к подсолнуху с переполненной семечками башкой – никогда прежде она не просила его сделать какое-либо усилие, чтобы он не растряс, не опустошил себя. Следующим утром Стойка повесила на почте объявление, что уехала в Елхов по делам, и действительно поехала в Елхов на маршрутке, сняла там в банкомате деньги, благополучно вернулась с ними домой – ее подвезли русские соседи. Стойка попросила гостей собираться и объявила, что они едут в Софию. Гости забегали, запорхали по дому, а потом успокоились, уселись в комнате на топчане ждать, осознав, что собирать им нечего.