Птичка-невеличка

Яна Башмакова Птичка-невеличка

Танюша

В классе мы все были «как под копирку». Нас трудно было различить: мешковатая одежда, синяки под глазами и прыщи. Одну Танюшу, одну на тридцать три человека (про таких ещё говорят «одна на миллион») отличали ярко-синие волосы. Я даже немного ей завидовала. Хотела подружиться. Танюша почти никогда не ходила гулять вместе с одноклассниками, хотя, наверное, её просто не звали. На переменах она читала книги, на уроках, уткнувшись в тетрадь, писала конспекты. Учителя всегда ставили её в плохой пример, занижали оценки и даже вызывали к директору.

Как же хотелось подружиться с Танюшей… Нам обеим было по пути домой: через частные дома, речку и железнодорожные пути. Но я боялась сказать «привет» и постоянно плелась сзади.

Однажды после уроков я услышала, как учитель ругал Танюшу.

– Таня, перекрась волосы! Тебе сложно быть нормальной? Быть такой же, как и все? Сколько это ещё будет продолжаться?! У всех девочек должны быть волосы натурального цвета.

Танюша тихо ответила:

– Для меня это натуральный цвет.

В тот же день, собрав всё мужество, я решила пообщаться с одноклассницей. Как обычно я шла позади, думаю, она не замечала меня. Мы незаметно прошли частные дома, приблизились к речке. Неожиданно Танюша свернула к ветхим ступенькам, ведущим прямо к воде. Она спускалась всё ниже и ниже. Я замерла, прижав голову к дереву. Всё выглядело так естественно. Я даже не подумала её спасти.

Танюша шла, шла, шла, пока ярко-синие волосы не слились с водой.

Цвет идеально подошёл.

Север моей юности

«Ребенок больше всего нуждается в вашей любви как раз тогда, когда он меньше всего ее заслуживает».

Эрма Бомбек

Девушка «обняла» спиной стенку шкафа. В руке она держала лезвие от канцелярского ножа, которым судорожно, неловкими и неаккуратными движениями скребла по эпидермису кожи. По всему ковру были раскиданы разноцветные таблетки, чем-то напоминавшие детские конфеты Skitles. Она перебирала одну за другой. Царапины на коже медленно перерастали в одну рану, фиолетово-синие вены морщились, тускнели, седели на глазах, как цветы, доживавшие последние дни цветения. Она бормотала что-то невнятное под нос: " Это все север. Север моей юности".

Туалет

Я очнулась в туалете, в какой-то вязкой персиковой жидкости. Кое-где лежали непереваренные остатки сегодняшнего обеда. Грибы из супа цельными кусочками плавали в недобульоне. Белая блузка превратилась в оранжевую "лодочку", пятна затронули часть новой юбки.

Я попыталась встать, но мерзкий запах, бродивший по всей кабинке, и скользкий пол сказали мне суровое: "НЕТ". Протянув руку, норовила нащупать туалетную бумагу. Опять кто-то всю вытащил!… Четвертый урок начался примерно пятнадцать минут назад. Никто не зайдёт в школьный санузел еще полчаса. Потолок уборной был выложен дешевой плиткой, которая частично потрескалась, со стен свисали блеклые обои, а около раковины "повесился" паук, форточка еле открывалась, и вид выходил на свалку. Я прижала колени к груди и вспоминала слова детской песенки: «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко».

Помоги мне

Струя горячего душа накрыла тело. Как удав, вода скользила по спине, медленно щекотала лопатки, обнимала живот и ласково целовала колени. С волос смывались крошки хлеба и забивали сливное отверстие. Я медленно прошлась губкой по коже, шершавой и схожей по цвету со стенками ванной, такими же белыми, невзрачными и опустошенными. Мысли летали где-то далеко. В голову лез сегодняшний случай в туалете, недавняя ссора с родителями (хотя, в последнее время раздор частый гость в нашем доме), тарелка грибного супа с ломтиками белого хлеба, стакан киселя, а на десерт – булочка с корицей, которые я жадно проглотила за большую перемену. Я увеличила давление в кране и после трех минут всё помещение обволок густой пар: на стенах, зеркале оседал пар, в воздухе стояло марево.

– Саша, ужин готов! – безысходно провыла мама.

Я указательным пальцем провела по плитке, вырисовывая слово "SOS".

На столе лежал стакан кефира и пачка овсяного печенья.

– Кушай, пожалуйста!

Замерев, я сидела на стуле, уткнувшись глазами в цветную скатерть, считала цветочки.

– Ешь.

С каждым разом голос становился твёрже и увереннее, чувствовалось, как Молох просыпался. «Двадцать четыре тюльпана». Я не поднимала голову, но взгляд, который сверлил мой мозг, мысленно скидывал кожу, затем ярыми движениями пилил черепную коробку и наконец доходил до извилин, где сновали черви. Комками, уперевшись друг в друга, они кусали каждый нерв, их чавканье отголосками долетало до среднего уха. Тысячи безногих поедали мой рассудок.

– Быстро ешь.

«Тридцать один тюльпан». Посмотрела на пальцы – все ноготки обгрызены, кожа кое-где искусана, а на пластины ногтей прилепилась засохшая кровь. Кисти рук все в порезах.

«Немедленно жри!» – мама пихнула стакан прямо под нос, как последней свинье корыто.

«Тридцать пять тюльпанов».