Птички в клетках (сборник рассказов)

И вот в четверг, когда закрылась булочная, я оставил кафе на двух подавальщиц — славные девочки, а Рози, черненькая, к тому же писаная красотка, — сел в машину и покатил за город, в имение Хединг-маунт, куда ехать четыре мили. Был июнь месяц, уже убирали сено. Земля в долине стоит своих денег — вы не поверите, за сколько здесь можно продать ферму. Выше по склону, где дубняк, земля худородная, отсюда начинаются угодья, которыми владел старый мистер Лукас, отец миссис Брекет. Он нажил деньги на производстве станков, а когда умер, имение захирело. Я проехал дубовую рощу и свернул на подъездную аллею, которая петляет между низкими каменными оградами и высокими зарослями рододендрона; проезд сквозь них очень узкий, тут сыро, сумрачно. В июне сюда по воскресным дням взбираются парочки полюбоваться цветочной выставкой на склонах холма — вот и сейчас кусты рододендрона на моем пути стояли в цвету. Я гнал к крутому повороту перед выездом к дому и вдруг резко затормозил. Прямо поперек дороги стоял боком серый "бентли" миссис Брекет. Смекнуть бы мне тогда, что это дурной знак.

Бросить машину вот так, где попало, было вполне в духе миссис Брекет. Если на улице образовался затор или нельзя проехать на рыночную площадь, будьте уверены — может, не на все сто процентов, но на девяносто уж точно, — что причиной тому машина миссис Брекет. Сама выйдет, где вздумается, а машину бросит, словно скинет с плеч пальто, в уверенности, что кто-нибудь подхватит. И полиция — ничего. Садясь обратно, улыбнется полицейскому, выгнет бровь, вильнет бедрами, забудет одернуть юбку, которая задралась выше колен — если вечером, то гораздо выше, — и укатит, сделав на прощанье ручкой, а полицейский будет рассыпаться ей вслед в извинениях и сорвет зло на других. А случалось, позеленеет от бешенства, даже страшно смотреть — такая невеличка, казалось бы.

Ступая по газону, я сообразил, что дал маху и проскочил дорогу, которая ведет к дому сзади, — мне бы свернуть на выгоны и выехать вдоль проволочной ограды к ферме и кухне, где жила экономка. Но я так давно тут не был, что забыл про это. Подходя к белой парадной двери, я поддел ботинком женскую туфлю — на очень маленькую ножку. Подобрал ее. Я был уже в двух шагах от двери, как вдруг из дома строевым шагом вышла миссис Брекет, стала на крыльце и отрывисто, как сержант на поверке, рявкнула: — Джимми! — глядя при этом в небо, точно рассчитывала своим окриком вернуть оттуда мужа.

Она была босиком, в синей с белым ковбойке, в затасканных джинсах, коротко стриженная белокурая голова растрепана, рот некрасиво, как у мальчишки, кривился, портя хорошенькое личико. Я подошел ближе, протягивая ей туфлю. На ее окрик никто не отозвался. Тут она заметила меня и уставилась на туфлю.

— Вы кто такой? — спросила она. — Что это у вас? Положите на место.

Едва я собрался ответить, как с другой стороны усадьбы заворчал мотор, и по задней дороге зашуршала, отъезжая, машина. Миссис Брекет навострила уши, развернулась и зашагала обратно в дом, но через две минуты выбежала опять и промчалась мимо меня по газону. Вскочила в машину, дала задний ход — и тут увидела, что ей загораживает проезд мой "универсал". Она засигналила — раз, другой; в ответ где-то залилась лаем собака. Миссис Брекет выскочила из машины и напустилась на меня:

— Чего стал, дубина! Убирай к чертям свой тарантас!

Из ее ротика сыпались словечки, какие слышишь в базарный день на площади, где торгуют скотиной. Я не спеша пошел к "универсалу". Сквозь поток брани было слышно, как уносится первая машина — вероятно, она уже выехала на главную дорогу. Я залез в свой "универсал", и мы, сидя теперь лицом к лицу, злобно уставились друг на друга сквозь ветровые стекла. Я подал назад, все время держа ее в поле зрения, лихо съехал вниз по длинной извилистой аллее и взял круто в сторону. Не скрою, мне хотелось покрасоваться. Я умею вести машину на скорости задним ходом и поставить с точностью до дюйма, где требуется. Мне видно было, как меняется выражение ее лица — она в запальчивости гнала прямо на меня, буквально нос к носу. Проезжая мимо, она бросила мне удивленный взгляд и, по-моему, собиралась что-то крикнуть, едва удержалась. Рот открыла, во всяком случае. Штук шесть коров в холодке под деревьями шарахнулись в сторону и врассыпную затрусили по выгону, а над вязами клочьями черной бумаги закружились вспугнутые грачи.