Птички в клетках (сборник рассказов)

Наша встреча состоялась во вторник. В конце недели Эрнест отправился с мисс Корни и мистером Ричардсом погостить в деревню к ее родителям. В понедельник он вернулся. В конторе он появился часов в двенадцать. От его обычной невозмутимости и серьезности не осталось и следа. Он бегал взад-вперед по конторе, приговаривая:

— Душно здесь. Просто нечем дышать. Открой-ка дверь.

Погода стояла холодная.

— Мы вымерзнем, — сказал я, когда порыв ветра сорвал четырехметровый отрез парчи с экрана, повалив вместе с ним на пол экран. — Как тебе старшие Корни?

— Славные старики, — сказал Эрнест, — ни дать ни взять облезлые совы. Просто прелесть… Чтоб ее, — сказал Эрнест и — я глазам своим не поверил — отпихнул ногой извивающуюся по полу парчу, отпихнул сапогами, которыми месил деревенскую грязь.

Я чуть не взвизгнул: парча-то нынче почем. Отреза парчи такого качества и цвета во всем Лондоне не сыскать, а пока выпишешь ее из Франции, пройдет не один месяц.

— Считай, что заказ сорвался, — сказал, помолчав, Эрнест. — Тот, на Олбайн-райз. Мы вдрызг разругались. Роберт и Джоанна…

— Джоанна?

— Мисс Корни. Она разорвала помолвку. Он сказал, что против охотничьих гравюр, так уж и быть, возражать не станет, но тухлых голов дохлых зверей и фотографий честерской скотоводческой ярмарки в своем доме не потерпит. Так же, как и гнусную белую краску.

— Скажи спасибо, голубчик, что они поссорились сейчас, а не позже, — сказал я.

— Что ты хочешь этим сказать? — рявкнул Эрнест.

Мы ушли в глубь конторы, подальше от входной двери, из которой дуло. Эрнест тем временем продолжал свой рассказ.

— Голубчик, что у тебя с глазом? — сказал я.

— Ничего страшного, — сказал Эрнест. Глаз окаймляли лиловые, отливающие зеленью круги. — Отпиливал ветку для Джоанны, а она возьми да отпусти ее. Не удержала. Ветка вырвалась — и прямо мне в глаз. Чудо что за девушка. Не суетилась, ничего подобного.

— И она, наверное, поцеловала тебя, чтобы не болело, а Роберт увидал? — спросил я.

Тут из конторы донесся крик и лай собак. Мы пошли посмотреть, что стряслось. В открытую дверь вкатились два сцепившихся пса. Один тут же заполз под китайский комод. А за ними следом вошла мисс Корни с поводком и ошейниками в руке.

— Да закройте же наконец дверь, они вырвались из ошейников! — рявкнула мисс Корни.

Я притворил дверь. Эрнест ухватил одного пса за шкирку, мисс Корни — другого. Разгоряченные суматохой, все в собачьей слюне, Эрнест и мисс Корни пожирали друг друга глазами.

— Мы с Джоанной идем обедать, — сказал мне Эрнест. — Ты не возражаешь, если мы запрем Сидни и Мориса в конторе? Вот и умничка!

И так наше сотрудничество распалось. Эрнест теперь фермерствует. Дом у них — хуже не бывает. Из тех, знаете ли, домов, где суки щенятся на диванах, где дым стоит такой, что не видно, что в другом углу, где мебель в якобитском стиле[13] и латунные подносы завалены допотопными номерами "Фармерз уикли", где собаки прячут под ковер обглоданные кости, где со стен на тебя спесиво таращатся лисьи морды, где лампы развешаны так, что не прочесть ни строчки, и где Эрнест, не потрудившись снять резиновых сапог, читает местные газеты, а Джоанна шьет себе кошмарные балахоны из ситца под звуки мяукающего по-валлийски транзистора, передающего последние известия.

— А она здесь хорошо смотрится, верно? Для этой обстановки ничего лучше не найти, — сказал Эрнест. Льщу себя надеждой, что при виде меня в нем возродился художник. Она опростила его, переделала на свой манер.

Наша жена

© V. S. Pritchett 1974

Перевод А.Николаевской

Согласен, жена моя вечно шумит, и выносить ее нет никакой возможности, особенно в таком портовом городе, как Саутгемптон, где полно яхтсменов. Ее маленькие глазки так и рыщут, к чему бы прицепиться. Люди съезжаются на выходной к морю покататься на яхтах, топчутся у берега в башмаках на каучуковой подошве и в свитерах, а с набережной несутся насмешки Молли:

— Ну и болваны! Глянь-ка вон на того! Два раза швартовку зеванул! Парусом управлять и то не умеют!

Голову на отсечение даю, что в ресторане — название у него "Корабль" — она устроит крик, а потом вдруг смолкнет.

— Чего это они все уставились? — спросит.

— Наверно, им тебя слушать интереснее, чем себя.

А Тревор — он, разумеется, с нами сидит и каждый раз повторяет то ее последнюю фразу, то мою — радостно хлопает себя по коленке и говорит:

— Да, интереснее.

— Ведь ты рассказывала о моей первой жене, — говорю.

Еще хлопок по коленке, и Тревор с усмешкой эхом:

— Твоей первой жене!

Молли шумит, как уличный разносчик. Джек, помню, однажды сказал: "Шумит, как паяльная лампа, зато хорошенькая". Джек — это был ее первый муж.