Птица и ольха: сборник молодой поэзии Челябинска

по артериям луж. Окатив

с головой религией

ноября,

они исчезали в парах, на свет фонаря,

выдыхаемых диггерами

из распахнутых люков. Придётся пешком…

Над вечерней аллеей шёл снег…тихо…

Кто-то плакал, там, меж ветвей:

это плакал Сон…

Он

был маленький, из жёлтой клееной ваты,

старых ёлочных игрушек и пустых площадей.

а потом он говорил

и убаюкивающий его крик,

как по канату,

поднимался в небо цвета индиго.

Октябрь. Дом,

разветвлённый до масштабов планеты…

Я жил здесь всегда,

а сейчас сижу за столом

у окна,

что-то пишу.

и пальцы карагача,

как капли дождя,

стучат

по стеклу…

Но голос Сна разгоняет иллюзию,

она сузилась

и пропала –

схлопнулась кисточкой на конце хвоста

зверька,

мелькающего в сухой траве…

Снег, подобно лунной золе,

укутывает меня.

Земля

открывает корни и коридоры,

архаический ужас.

Лисы и барсуки

ведут куда-то по тёплым извилистым норам,

угощают чаем.

Дым керосиновой лампы

мотыльками

в мёрзлый грунт потолка –

вода –

в мягкий мшистый ковёр, деревянную мебель,

старинные сундуки

и карие глаза зверька – в них горящие степи…

И только в ночном,

располосованном венозной сетью ветвей,

небе

белым дымком,

покидающим лёгкие

плавильных печей,

облака,

отдалённо похожие на тебя:

тоже холодные и одинокие…

Noon

Полдень. По дороге к реке

я увидел ребёнка в белой панаме.

Жара пахнет травой,

сдавливающей бронхи песчаных троп,

исчезающих в панораме

дрожащего воздуха там, на холме.

Ни то электрический разряд, ни то дробь

проступает перед глазами светлой кирпичной стеной.

Пустынный пляж

ребёнок играет на отмели. Стаи мальков

у его ног. Я дряхлый младенец,

роющий красную сухую гуашь

земли и поедающий корни странных растеньиц.

Тысячи ящериц сливаются в судорогах ритуального танца.

мрачная песня течёт из их зашитых ртов

гулко и монотонно, корчась фалангами множества окровавленных пальцев.

Он спросил:

«Ты не боишься, что они станут твоими новыми друзьями?»

Я ответил, что мне, наверное, слишком не хватает его белой панамы…

Анна Дорина

родилась в 1999 году в Челябинске, сейчас живёт в Санкт-Петербурге, учится в Государственном экономическом университете. Изучает географию и экономику Западной Европы с уклоном в страны Скандинавии. Занимается наукой. В 2017 году участвовала в летней творческой школе «Новые имена» в Суздале.

Группа «ВКонтакте»: https://vk.com/lrdfystrdyt.

Январь

В беззвучном подреберье января

Железо спит, со свистом выдыхая,

И поезда над городом парят

Безглазой не оп'eрившейся стаей,

Сцепившись, как упряжка гончих псов,

От станции до станции грохочут.

Но ты уснёшь – разгладится лицо.

И мало ли что грезится мне ночью,

Когда из труб холодный дым вздыбил,

Как белый конь, в борьбу вступивший с ветром.

Над ним повис стеклянный цеппелин.

От станций поднебесных ждёт ответа.

С надеждой глядя в прорези бойниц,

Давно без сна остаток экипажа.

Твоё лицо – среди их храбрых лиц,

Но разве о таком тебе расскажешь?

Ты спишь. Твой сон от странников ночных

Надёжно бережёт сверхпрочный купол.

Под окнами чудовище кричит,

Но хорошо, что сердце твоё глухо.

И хорошо, что сердце твоё слепо –

И на снегу не разглядит следов

Когтистых лап и лужицы рассвета –

Так стынет на земле драконья кровь.

И чёрный рыцарь с каменным копьём

Идёт, не ощущая вес доспеха,

Нацелившись горячим остриём

В дымящуюся рваную прореху.

Дракон умрёт, окаменеет рыцарь,

А экипаж сигнала не найдёт.

На рельсы упадут стальные птицы,

Как солнце завершит свой оборот.

И ты проснёшься, никогда не зная,

Что каждой ночью в стылом январе

Даёшь упасть моим железным стаям,

Даёшь моим драконам умереть.

Озеро

Тебя обнимаю сквозь зеркало и года,

У озера, солнцем жжённого, как слюда,

У города, что ветров и дождей отдал,

Но так и не дал тепла.

Позволь мне ворваться в скудный теплообмен,

Нелюбленому ребёнку холодных стен

Церквей, подземелий, башен и крепостей –

Не дать тебе опустеть.

Туман над водой как угли и молоко.

А око у змея горного велико,

Слезится от гари, в горле скребётся ком.

Он тебе приходится земляком –

Поломан, сожжён, но всё-таки не при ком.

А эти стальные звери не знают слёз.

Динамик хрипит. Срывается стук колёс.

Мчится Уроборос, завершая кросс.

Ты спишь, прислонившись к глазу его виском.

«Смотрите, глупцы, я всё ещё не при ком,

Я всё ещё за себя и за свой хрупкий дом».

Позволь мне быть за тебя!

Когда, не успев потухнуть, взойдёт заря,

Сутки без сна, и веки внутри горят,

Как будто в толпе в метро подцепила ад.

Позволь мне не дать тебе повернуть назад.

Твой замок висит над озером в небесах.

И не предусмотрено лестницы и моста,

Чтоб каждый, кто хочет, смог до него достать.

И не позволяй никому достать.

Я помню опухший нос и дорожки слёз.

Их цепко сковал мороз.

Я помню, как жглось, как сто раскалённых жал,

Как сердце болело – раненый дирижабль,

Как глубже и глубже всаживался кинжал.

Привет! Обнимаю крепко.

Стекло потерпит.

В твоей войне не бывать настоящей смерти,

А брошенное в огонь – не горит, а крепнет.

И там, где сойдут ожоги и чешуя,

Однажды

Вырасту

Я.

Герда

Летом Герда не ищет Кая.

Летом девочка отдыхает.

Но, закатным огнём пылая,

Входит августовский озноб.

Он вдыхается горьким паром,

Будто тлеют цветы и травы,

И бледнеет, сокрыт туманом,

Над рекой колокольный звон.

Этот звон, как осколки, резок,