Птица Карлсон

Но показать свои творения мне было некому да и, признаться, писатели мне были отвратительны. Как сейчас я понимаю, в тогдашних писателях была смесь унижения и гордости: они явились в мир порядочных людей, считая себя много лучше простого обывателя (как считала одна часть их сознания), а, с другой стороны, завидуя его сытой жизни. Оттого они появлялись в петербургских салонах задрав нос, что несколько отвлекало наблюдателя от их поистрепавшихся обшлагов и дырявых сапог. Но они не теряли надежды на то, что обыватель будет смотреть на них снизу вверх.

Но тут к нам приблизилась Бася. Оказывается, она уже давно искала брата. Вскочив, Илья Николаевич закружил её, и держал Василису Николаевну так крепко, что я подумал: «Нет, не сестра она ему». Вырвавшись из цепких объятий, Бася принялась скакать вокруг нас, распевая какую-то французскую песенку. Потом, мгновенно успокоившись, присела на край скамьи и загрустила, глядя на то, как могучий Рейн катит свои волны. Брат её засобирался домой, и на прощание Бася незаметно коснулась моей руки. Я ощутил в своей ладони новую записку.

Когда гости удалились, я развернул листок. Там значилось: «Скала Лорелеи. Помните».

V

Вечером я отправился к скале. Рядом поэтически шумел водопад, но, несмотря на цветущую природу, места тут были довольно мрачные. Долго ждать не пришлось: сверху раздался шум, и я еле увернулся от небольшого камнепада, который устроили лёгкие девичьи шаги.

Проворно сбежав по склону, Бася приблизилась ко мне и схватила меня за руки.

― Зачем вы пришли, ― бормотала она. ― Это может быть опасно… Мой брат… Он обо всём догадывается…

Перед её братом мне было действительно неловко, нужно было ему рассказать о нашем свидании, но я решил начать традиционно, как это делает русский человек на rendez-vous.

― Не всякий вас, как я поймёт… ― начал я.

Но Бася вдруг прижалась ко мне и поцеловала. Я поразился силе этого поцелуя, будто не неопытная барышня целовала мои губы, а пылкий юноша, или, пуще того, опытный мужчина. Что-то в этом было властное и, одновременно, отчаянное.

― Мне дорога ваша жизнь, ― вновь начала она бормотать. ― Но я подвергаю опасности наши обе. Главное, не подписывайте никаких бумаг. Как бы я хотела переменить всю жизнь, бежать с вами на край света, прямо вот сейчас, не заходя обратно в гостиницу. Хотели бы вы этого?

Я молча целовал её пальцы, и жесткое свойство русского наблюдателя позволило мне заметить, что её руки были несколько грубоватой формы и казались весьма сильными. Может, брат заставляет её щипать корпию или перешивать одежду для бедных. Я читал, что такие вещи позволяют себе некоторые родители и опекуны, чтобы воспитать чувство смирения в своих воспитанницах.

Бася выжидающе посмотрела на меня, потом махнула рукой, и, засмеявшись, вдруг убежала в ночную темень.

Я поплёлся в свою комнату, размышляя о том, что почти готов завтра попросить у Ильи Николаевича руки его сестры.

VI

Но когда я пришёл к своим русским друзьям утром, то обнаружил их комнаты пустыми, а фрау Бок сказала мне, что русские господа рано утром съехали. Записки не было, но фрау Бок вдруг понизила голос и сообщила, наклонившись ко мне:

― Ach, und übrigens, фроляйн велела передать, если вы спросите, что у Бетховена самое лучшее произведение Son. № 2, op. 2. Largo Appassionato.

Я дал фрау Бок монетку и медленно двинулся домой.

«А счастье было так возможно, так близко, и душа моя…», ― думал я, но шёл так долго, что к концу пути успел успокоиться и чаще вспоминал пышные стати фрау Бок, чем угловатую мальчишескую фигурку Баси.

Однако, поразмыслив, я всё же решил съехать из гостиницы и отправиться на поиски русской пары.

VII

В Кёльне я напал на след Ильи Николаевича с его спутницей. Узнав, что они поехали в Лондон, я пустился вслед за ними, но в Лондоне все мои розыски остались тщетными. Я долго не хотел смириться, я долго упорствовал, и, наконец, мне порекомендовали одного местного специалиста.

Я заявился к нему на квартиру. Дверь отворила экономка, довольно бодрая старушка, которая провела меня наверх, в комнаты.

Там было накурено, и стоял тот самый мерзкий холостяцкий запах, который одинаков и в Лондоне, и в Париже, и в Петербурге ― среди приличных сословий, разумеется. Хозяин курил трубку, а его помощник тупо смотрел в блестящий бок чайника. Я изложил своё дело, меж тем помощник так и не оторвал взгляда от медного бока.

Когда я закончил, мне было сказано, что это дело несложное, и ответ лежит на поверхности. Эта манера English understatement, то есть любовь к принижению всего серьёзного и важного, мне никогда не нравилась. Я было решил, что мне нужно возвратиться через несколько дней, но хозяин заявил, что ему нужно всего лишь докурить трубку.

Когда это произошло, то англичанин велел помощнику влезть на стремянку и достать с верхней полки какой-то фолиант. Помощник был нераспорядителен, никак не мог найти нужную книгу, и хозяин не скупился на выражения, которые я, впрочем, не понимал.