Птица малая

Когда все закончилось, ее увели через зал, по этому случаю празднично разукрашенный, в маленькую, с закрытыми ставнями комнату, где она сидела, оглушенная и растерянная, слушая стихи, распеваемые в честь четверторожденной Джхолаи Китери у Дарджан, против всех шансов слученной с третьерожденным торговцем, который и вовсе никогда не стал бы производителем, если бы не чужеземный слуга Сандос. И когда Джхолаа наконец родила этого ребенка, в его родословной нельзя было усомниться; это было, как она поняла, единственным оправданием ее собственного существования.

Похожая судьба, полагала она, ожидает и ее дочь. Госпожа Джхолаа даже не взглянула на своего ребенка в первые мгновения его жизни, а когда акушерка отпустила ее руку, попыталась распороть ему горло — из жалости и отвращения. Позже, когда к ней заглянул ее брат Дхераи, сообщив, что младенец — калека, Джхолаа приняла это равнодушно.

— Так убейте его, — вот все, что она сказала, желая, чтобы кто-нибудь сделал то же самое с нею.

6

Неаполь

Сентябрь 2060

На то, чтобы успокоиться после визита папы, ушло несколько часов, и Эмилио Сандос только что заснул, когда стук в дверь напугал его настолько, что он едва не слетел с постели.

— Боже! Что еще? — воскликнул он, снова падая на подушку. Лежа на животе, измученный, Эмилио решительно закрыл глаза и прокричал: — Убирайся!

— Надеюсь, вы обращаетесь к Богу, — откликнулся знакомый голос, — потому что я возвращаться в Чикаго не собираюсь.

— Джон?

Вскочив с кровати, Сандос локтями распахнул высокие деревянные ставни.

— Кандотти! — изумленно произнес он, высунув голову в мансардное окно. — Я думал, после слушаний они отправили вас домой!

— Так и было. А теперь послали обратно.

Усмехаясь ему, Джон Кандотти стоял на подъездной дорожке, длинными костлявыми руками обнимая пластмассовую коробку, и в свете позднего дня его римский нос делал наполовину лысую голову похожей на солнечные часы.

— Ну, в чем дело? Я должен сделаться папой, чтобы меня пригласили войти?

Сандос перегнулся через деревянный подоконник, упершись в него локтями, а его лишенные нервов пальцы свесились, точно ветви ивы ста'ака.

— Поднимайтесь. — Он вздохнул с театральным смирением. — Дверь не заперта.

— Итак! Эль Кахуна Гранде рассказал мне, как вы только что проинтервьюировали его святейшество на предмет лаборантской субсидии, — сказал Джон, взобравшись по ступеням и нырнув под притолоку, которая никогда не казалась Эмилио низкой. — Отличная игра, Сандос. Очень ловко.

— Весьма признателен, что вы на это указали, — откликнулся Эмилио, вдруг заговорив скорее на английском Лонг-Айленда, нежели Пуэрто-Рико. Склонившись над столиком, он надевал скрепы. — Теперь почему бы вам не сделать мне эдакий симпатичный разрез и не брызнуть на него лимонного сока?

— Билли Кристал. «Принцесса-невеста», — сразу же определил Джон, опуская коробку в угол. — Дружище, вам нужно обновить репертуар. Вы посмотрели какие-нибудь из рекомендованных мной комедий?

— Угу. Больше всего мне понравилась голландская, «К востоку от рая», «Нет признаков жизни» тоже неплоха. Но я не понимаю шуток в новых картинах. И как бы то ни было, — воскликнул Сандос, теперь уже негодуя, — откуда мне было знать, кто сейчас папа? Какой-то старикан возникает у моего порога…

— Если бы вы приняли мой совет, — произнес Джон, теряя терпение словно раздраженный наставник семинаристов, — то понимали бы новые шутки. И узнали бы этого чертового папу, когда он к вам заявился!

Сандос проигнорировал его слова, как игнорировал сорокапятилетнюю дыру в новейшей истории — сперва слишком больной, чтобы из-за этого волноваться, а ныне просто отказываясь это признать.

— Вы хоть представляете, насколько важно то, что Геласиус к нам приехал? Я вам говорил: пора наверстывать! Но разве вы меня когда-нибудь слушаете? Нет!

«Ты и сейчас не слушаешь», — понял Джон, наблюдая за ним. За последние два месяца Эмилио заметно продвинулся в надевании скреп, но эта процедура все еще требовала немалой концентрации.

— … а Джулиани просто стоял там, глядя, как я рою себе яму! — ворчал Сандос, вставляя каждую кисть в открытую скрепу, а затем покачивая атрофированными предплечьями, чтобы задействовать включатели. Когда плоские ремешки и электронная оснастка сомкнулись над его пальцами, запястьями и предплечьями, послышалось тихое жужжание. Он выпрямился.

— Когда-нибудь, Джон, мне действительно захочется всыпать этому сукиному сыну.

— Удачи, — сказал Джон, — Хотя я думаю, что скорее уж «Щенки» выиграют чемпионат мира.

Они сели за стол: Сандос сгорбился на стуле, стоявшем ближе к кухне, а Джон занял место папы — напротив него. Пока они обменивались цитатами из фильмов «К востоку от рая», «Глухие улицы» и пары старых лент Мими Дженсена, Джон озирал комнату, измятую постель, носки на полу, тарелки в раковине, а затем с подозрением уставился на Эмилио, взъерошенного и небритого. Обычно Сандос был аккуратистом: черно-серебряные волосы расчесаны, конкистадорская бородка тщательно подстрижена, на одежде ни пятнышка. Джон ожидал, что и квартира будет опрятной.