Птица малая

— Хорошо, — сказал он и наклонился, чтобы ее поцеловать, но лишь закрыл глаза и прижался к ее лбу своим.

В этот момент дверь кухни со стуком распахнулась, и по коридору к ним покатилась приливная волна шума. На пороге спальни возникла Селестина — волосы растрепаны, лицо розовое от жары.

— Мы умираем с голоду! — драматично воскликнула она и продемонстрировала это, изящно обрушившись к их ногам.

— Обрати внимание, — сказал Эмилио матери «умирающего лебедя», — она постаралась упасть на ковер в спальне, а не на кафельный пол коридора.

Не открывая глаз, Селестина хихикнула.

— Приготовьте нам макароны с сыром, — упрашивала Пиа, прыгая на месте и умоляюще стискивая руки. — Как в прошлый раз. Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. И побольше молока!

Джина улыбнулась, качая головой, а две разошедшиеся малышки уже тянули Эмилио на кухню.

— Пиа, позвони маме, — услышала Джина, как он говорит своим голосом самого лучшего папы. — И спроси, можно ли тебе остаться на ужин. Селестина, а ты накрывай на стол. Побольше молока, дамы говорят! И почему нет коровы, когда она нужна…

В конце концов пришло время укладывать Селестину спать, и, когда Джина выключила свет и поправила дочке одеяло, Эмилио, расчистив себе место, уселся среди кукол и игрушечного зверья. Из пустоты он извлек серебряную коробочку, которую один из каморрских охранников купил для него в Неаполе, и поднял ее повыше, чтобы Селестина могла рассмотреть.

— Это для меня? — спросила она, не скрывая восторга.

— Для кого же еще? — откликнулся Эмилио и улыбнулся Джине, наслаждаясь ее недоумением. — Это волшебная коробка, знаешь ли, — сообщил он, сохраняя на лице серьезность, но сияя глазами, пока Селестина вглядывалась в крохотные, искусно нарисованные цветы на декорированной крышке. — Ты можешь хранить в ней слова.

Малышка посмотрела на него с изрядным скепсисом, и Эмилио улыбнулся ее поразительному сходству с матерью.

— Будь любезна, помоги открыть крышку, — попросил он.

Эмилио собирался сделать это сам, но мелкие точные движения иногда были для него мучительно трудными. «Неважно, — подумал он, — буду перестраиваться на ходу».

— Приготовься, потому что тебе нужно будет положить крышку на место очень быстро — после того как я скажу слова.

Захваченная игрой, Селестина напряглась и поднесла коробку к его губам. Глядя на Джину, он прошептал:

— Tiamo, cara, — затем крикнул: — Быстро! Закрывай!

Завизжав, Селестина поспешно захлопнула крышку.

— Фью! Чуть было не упустили. Теперь, — сказал Эмилио, забирая у нее коробку, — постучи по крышке и сосчитай до десяти.

— Зачем?

— Зачем, зачем!.. Мы мало лупим этого ребенка, — пожаловался он улыбающейся Джине. — В мое время дети делали, что им велят, не задавая вопросов.

Селестину это не убедило.

— Зачем? — настаивала она.

— Чтобы слова понимали, что им нужно оставаться внутри, — сказал Эмилио сердитым голосом: дескать, любой глупец это знает! — Делай, что тебе говорят. Стукни по крышке и сосчитай до десяти! — повторил он, протянув к ней коробку, балансируя ею на ремешке скрепы.

Она больше не замечает моего увечья, вдруг осознал Эмилио. Даже Пиа привыкла.

Удовлетворившись ответом, Селестина стукнула и сосчитала. Он вручил ей коробку.

— Теперь открой и приложи к уху.

Маленькие пальцы приоткрыли крышку, а овальное личико, отображение лица ее матери, застыло, когда она сунула коробку в светлые кудри возле золотистого ушка, усыпанного летними веснушками.

— Я ничего не слышу! — получив подтверждение своему скепсису, объявила Селестина. — Думаю, ты меня разыгрываешь.

Эмилио выглядел возмущенным.

— Попробуй еще раз, — сказал он и прибавил: — Но теперь слушай сердцем.

В магической тишине спальни маленькой девочки они, все трое, услышали его слова: «Tiamo, cara».

Прежде чем угомониться, Селестина попросила воды, напомнила матери про ночник, сообщила Эмилио, что будет держать коробку под подушкой, и еще раз попросилась в туалет, а затем попыталась затеять дискуссию о поведении монстра-под-кроватью, что могло бы задержать «Спокойной ночи!» еще на пять минут, но это не сработало.

Наконец прикрыв дверь, они оставили Селестину со «сладкими снами», и Джина перевела дух, чувствуя себя обессиленной, но счастливой.

— Ты станешь лучшим отцом в мировой истории, — со спокойной убежденностью сказала она, обняв Эмилио.

— Не сомневайся, — заверил он, но Джина ощутила неладное.

Эмилио явно не торопился в их спальню и в конце концов сказал, криво усмехаясь:

— Если б у тебя сегодня разболелась голова, это избавило бы меня от большого конфуза.

Она отступила на шаг.

— Руки?

Глядя в сторону, он слегка пожал плечами и начал было извиняться, но Джина прижала палец к его губам:

— Caro, у нас впереди целая жизнь.

И, по правде сказать, она действительно чувствовала себя неважно, поэтому, когда они направились к кухонному столу, Джина сменила тему:

— Дон Винченцо сказал, что в мае они нашли для тебя еще одного хирурга, но ты даже не стал с ним встречаться. Почему, caro!

Эмилио плюхнулся на стул — лицо каменное, дыхание неглубокое.