Птица малая

Занятно, как на него действовал наркотик. Сандос ощущал себя чем-то вроде компьютера, способного откликаться на запросы об информации, а иногда даже решать проблемы. С другой стороны, узнать что-то новое казалось невозможным. «Нет потребности в совершенствовании?» — предположил он.

— Есть и другие, — продолжил Сандос. — Мудрость… или коварство; тоже женского рода. Было трудно переводить. Еще он упоминал богиню Хаоса. Она — одна из Бедствий.

— Женские божества, — нахмурившись, заметил Шон. — Странно, не находите? В обществе, где доминируют мужчины. Возможно, в основе их современной культуры лежит более старая система верований. Религия, как правило, консервативна.

— Верно. Верно для вас.

Какое-то время Шон молчал, глядя в сторону.

— Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему ортодоксальные евреи ведут родословную по материнской линии? — спросил он. — Не странно ли? Весь Ветхий Завет полон примеров еврейства по отцу. Двенадцать племен от двенадцати сыновей Иакова. Но у Иакова была также и дочь. Помните? Дана. Та, которую изнасиловали. — Сандос никак не прореагировал. — И однако колена Даны не существует. Мужское наследование — по всей Торе! Религия консервативна, как вы сказали. Тогда почему? Когда было заявлено, что еврей — это ребенок матери-еврейки?

— Терпеть не могу сократический метод, — бесстрастно сказал Сандос, но затем послушно ответил: — Во время погромов, чтобы признать законными детей, зачатых от казаков.

— Да, поэтому никого из этих детей не клеймили как полуевреев или вовсе неевреев. И молодцы раввины, я бы сказал.

Маленького Шона донимали вопросом: «Кто же ты тогда?» И что бы он ни говорил, негодники смеялись.

— Чтобы узаконить детей изнасилованных женщин, когда насилие было очень распространено, раввинам пришлось отринуть двадцатипятивековую традицию восприятия таких вещей. Хорошие девушки и плохие. Девственницы и шлюхи. Юные и старые — все равно. Верные, безразличные, гулящие. Насиловали всех подряд. — Он уставился голубыми глазами на Сандоса. — И ни одна не дождалась извинений ни от Бога, ни от ублюдка, который ее обрюхатил.

Сандос даже не моргнул.

— Ваш намек понят. Я не первый и не последний, кого имели.

— И что? — поинтересовался Шон. — Стало легче?

— Ни на йоту, — ответил Сандос голосом раздраженного Шона. Возможно, это было подражание.

— И не должно было, — отрезал Шон. — Страдание может быть банальным и предсказуемым, но от этого нисколько не легче. Утешаться тем, что другие тоже пострадали, недостойно. — Сейчас он внимательно следил за Сандосом. — Говорят, в том, что случилось на Ракхате, вы вините Бога. Почему не сатану? Поклоняетесь дьяволу, Сандос?

— Не передергивайте, — возразил Сандос. — Сатана губит людей, искушая их выбрать легкий или приятный путь.

Поднявшись на ноги, он понес свою посуду на кухню.

— Говорите, словно истинный иезуит, — крикнул ему вслед Шон. — А в том, что с вами случилось, не было ничего легкого или приятного.

Сандос вернулся, уже с пустыми руками.

— Да. Ничего, — сказал он негромко. — Как рыбы попадаются в сети и как птицы запутываются в силках, так уловляются сыны человеческие — это я испытал под солнцем, и оно показалось мне великим злом.

— Екклезиаст. Omnia vanitas: все — суета и томление духа. Нечестивый благоденствует, а праведника смешивают с дерьмом — и это все, что вы узнали за четверть века?

— Иди к черту, Шон, — произнес Сандос и направился к двери.

Вскочив со стула, Шон загородил выход.

— Бежать некуда, Сандос. Не спрячешься, — сказал он, не дрогнув под убийственным взглядом. — Ты был священником несколько десятилетий, — продолжил Шон со спокойным упорством, — причем хорошим. Думай как священник, Сандос. Думай как иезуит! Что Иисус добавил к канону? Если евреи чего и заслужили, так это лучшего ответа на свои страдания, чем выданный бедняге Иову. Если боль, несправедливость, незаслуженные беды — часть сделки, и Бог знает, что так и есть, тогда, несомненно, жизнь Христа — это ответ Бога Екклезиасту! Выкупи страдание. Прими его. Придай ему какой-нибудь смысл.

Никакого отклика, если не считать неподвижного, холодного взгляда, но Сандоса явно трясло.

— Тебе плохо? Пока ты спал, Карло перестал закачивать в твою комнату аэрозольный квелл, — известил Шон. — Следующие сорок восемь часов будет хреново, и этого не избежать. Ты видел, как умирают сотни младенцев, забиваемые, точно ягнята. Ты видел окровавленные трупы всех, кого любил. Тебя несколько месяцев насиловали скопом, а когда тебя оттуда вытащили, все решили, что ты добровольно занимался проституцией. Что ж, мертвых не оживить. И ты никогда не перестанешь быть изнасилованным. И не проведешь свою жизнь с милашкой Джиной и ее дочуркой. И ты это сознаешь.

Сандос закрыл глаза, но продолжал слышать голос Шона с его жестким «р» и монотонной, немузыкальной поэтичностью Белфаста: