Птица малая

Ха'анала нагнала его в середине дня. Он стоял на краю откоса, где равнину раскололо пополам, причем восточная ее половина была ниже западной на высоту взрослого дерева у'ралиа, Исаак не сказал ничего, но когда Ха'анала остановилась шагах в шестидесяти от него, он широко раскинул руки, словно хотел обнять всю эту пустую полноту, окружавшую его, — не крутясь, чтобы сделать мир расплывчатым, но поворачиваясь с экстатической плавностью, дабы увидеть его целиком. Когда Исаак завершил полный круг, их глаза встретились.

— Четкость! — воскликнул он.

— Да! — ликующе крикнула Ха'анала, в это мгновение разделив все, что таилось в его странном, загадочном сердце. — Четкость!

Он слегка качнулся — голый, высокий, бесхвостый. Следуя за его взглядом, Ха'анала посмотрела в небо.

— Красное безвредно, — с хрупкой отвагой объявил Исаак, еще не зная, насколько он неправ. Чуть погодя, моргая и начиная дрожать, добавил: — Я не вернусь.

— Я знаю, Исаак, — ответила Ха'анала, направляясь к нему. София и руна забыты, вся прежняя жизнь уже затянута дымкой. — Я понимаю.

Исаак умолк, что было неудивительно, но когда Ха'анала подошла ближе, ее собственное молчание обратилось в онемелость. Исаак был цвета крови, его злосчастная бледная кожа покрылась волдырями и опухла. «Что с ним стряслось?» — изумилась она, прижав уши к голове. Внезапно Исаак сел рядом со своим имуществом: компьютерным блокнотом и потрепанной голубой шалью, — но не обернул тканью плечи и голову, как всегда делал даже в лесу, где от энергии солнц Исаака защищала густая листва.

— Это все, — услышала Ха'анала невнятные слова. Не зная, что делать, она спросила:

— Сипадж, Исаак, ты не голоден?

И выругала себя за бесполезность.

— Слушай, — сказал он, трясясь и напрягаясь своим узким, почти безволосым телом. — Музыка.

Она не двигалась, парализованная видом гноящихся язв, запахом гниения…

— Слушай! — настаивал Исаак.

Повинуясь команде, Ха'анала вскинула и раскрыла уши. Над собой она услышала медленные взмахи какой-то крупной твари, взбирающейся вверх, чтобы попасть в теплый поток, который вознес бы ее над краем уступа. Внизу, у основания утеса, — грохот воды и встревоженное мычание, срывавшееся в комичные визги или тягучую трель, смахивающую на хрюканье. На западе — мелодичные свисты длинношеих животных, которые паслись, склонив головы к земле. Рядом — поскребывание крохотных коготков и шелест ветра в траве. Мягкий хлопающий звук, притянувший ее взгляд, — то раскрывались стручки при некоем сдвиге температуры или влажности, раздувшем или сжавшем их клетки.

— Музыка Бога, — выдохнула Ха'анала, слыша, как в ушах громко бухает пульс.

— Нет, — сказал Исаак. — Слушай. Есть другие, которые поют. «Другие! — подумала тогда она, услышав обрывки вечерней песни, слабые и далекие, приносимые порывистым ветром. — Другие, которые поют. Джанада — джана'ата!»

Расставив тонкие руки, чтобы поддержать предательский вес плеч и головы, которые, как показалось ему, вдруг сделались тяжелей, Исаак наклонился к краю обрыва. Увидев, что он в восторге, а на свою покрытую язвами кожу не обращает внимания, Ха'анала подползла к обрыву, вслушиваясь в хорошо знакомую мелодию, исполняемую двумя голосами, чье созвучие было непривычным, но красивым. Смешанная компания, подумала Ха'анала, глядя на них сверху. Джана'ата и руна, но озадачивающий набор возрастов и полов. Младенцы джанада, едущие на спинах не собственных отцов, но женщин-руна, которые сбились вместе, зажав уши, чтобы не слышать песни. Несколько особ в вуалях и мантиях. Затем она заметила певцов: мужчину, облаченного в металлическую одежду, и мальчика, чуть младше, чем сама Ха'анала.

Мгновенная грусть нахлынула, точно ливень: она хотела находиться тут наедине с Исааком, быть с ним, словно два камня, лежащие бок о бок. Она хотела задавать Исааку по одному вопросу каждый день и размышлять над его ответом, пока планета делает полный оборот. Она хотела знать, что Исаак слышал при ходьбе. Жила ли и в его ногах поэзия? Ревел ли без слов ветер в его маленьких ушах?

«Не надо! — с тоской подумала Ха'анала. — Я не хочу никаких других!»

И та же мысль мелькнула в этот момент в голове Шетри Лаакса, ухватившего запах женщины и вскинувшего взгляд как раз вовремя, чтобы заметить еще одну беженку, глядевшую на него с вершины обрыва, который делил степь на две половины.

«Хватит! — подумал он, взывая ко всем божествам, которые его сейчас слышали. — Я не хочу никаких других!»

Как бы отвечая на его мольбу, лишенная вуали девичья голова исчезла. Тем не менее Шетри Лаакс был настолько выведен из равновесия ее непрошеным появлением, что запнулся на заключительной строфе вечерней песни, чем заслужил еще одну наглую ухмылку своего племянника Атаанси. «Я больше не желаю это выносить — ты, самодовольный юнец! — хотелось рявкнуть Шетри. — Забирай проклятые доспехи, мою упрямую сестру, злосчастные песни, и топайте дальше сами, и пусть Сти спляшет на ваших костях!»