Птица малая

РАСПАКОВАВ ВЕЩИ, Джон Кандотти отыскал трапезную. Убедившись в том, что брат Эдвард уже позаботился о своей и Эмилио еде, Джон перекусил в кухне, поболтав с поваром об истории этого дома и о том, что творилось здесь, когда взорвался вулкан.

– Мы здесь топим дровами, – сказал Джону брат Козимо, пока тот приканчивал тарелку пасты с мидиями. – Это незаконно, однако здесь, на берегу, не заметят. Ветер унесет дым.

– Как насчет бренди, падре? – осведомился Козимо, вручая Кандотти бокал и не имея никаких разумных возражений против этой чрезвычайно привлекательной идеи. Джон, следуя указанию повара, перебрался к очагу, дабы без всяких упреков со стороны совести поблаженствовать в тепле.

В гостиной было темно, только в камине мерцал огонек. Джон видел мебель у стен комнаты, однако направился прямо к одному из двух высоких мягких кресел, поставленных у огня, и опустился в одно из них, погружаясь в уют с непринужденностью кота. Его окружала прекрасная обстановка: сочные каштановые панели, богато украшенная каминная доска, вырезанная несколько веков назад, однако отполированная заново этим же утром. Кроме того, он обнаружил, что может представить себе время, когда деревья росли в таком обилии, что древесину можно было использовать без всяких ограничений – в том числе для украшения и отопления.

Протянув ноги к огню, он подумал, что знаком состоявшихся выборов будущего Папы может стать плакат с надписью «Белый дым», когда, приспособившись к темноте, заметил Сандоса возле одного из высоких, разделенных средником окон, глядевшего вниз, на далекий берег, на блестящие под луной камни, на кружева волн у берега.

– Я думал, что вы уже спите, – проговорил Джон. – Дорога была тяжелой.

Промолчав, Сандос стал расхаживать по комнате, невзирая на очевидную усталость, потом сел в кресло, стоявшее поодаль от Кандотти, a затем снова встал. Замкнут, подумал Джон. Очень замкнут.

Но когда Сандос заговорил, слова его были далеки от того, что ожидал или на что надеялся Джон – на искупительный надлом, на признание, позволяющее человеку простить себя самого, на некую историю, требующую понимания. На какого-то рода эмоциональную вспышку.

– Переживали ли вы близость Бога? – без всяких преамбул спросил его Сандос.

Странное дело, насколько неуютным показался Джону этот вопрос. Общество Иисуса редко привлекало внимание мистиков, обыкновенно тяготевших к кармелитам[18], или к траппистам[19], либо к каким-нибудь харизматикам[20]. Иезуиты считали себя людьми, обретавшими Бога в своих трудах, будь то ученые занятия или практическая служба людям, – каким бы ни было их призвание, они целиком посвящали себя ему и трудились во имя Господне.

– Не личную. Не как друга или персону, наверно. – Джон подумал. По совести говоря, не переживал ее ни в едином, самом тихом, шепчущем звуке. Какое-то время он смотрел на пляшущие в камине языки пламени. – Я бы сказал, что нахожу Бога в служении детям Его. «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне»[21].

Слова парили в воздухе над треском и шипением огня. Сандос остановился и замер в дальнем углу комнаты, лицо его пряталось в тенях, огоньки мерцали на экзоскелетах рук.

– Не надейтесь на большее, Джон, – проговорил он. – Бог сокрушит ваше сердце.

И вышел.

* * *

И В ОДИНОЧЕСТВЕ направился к предоставленной ему комнате, перед дверью которой застыл как вкопанный, увидев, что она закрыта. Попытавшись открыть ее руками, он ощутил кипучий гнев, но заставил себя успокоиться, сконцентрировавшись на простом деле, повернуть ручку, войти, оставить за собой открытую щель в ладонь шириной, – ужас оказаться запертым в клетке теперь лишь немного превышал желание захлопнуть ее. Ему отчаянно хотелось что-то ударить, или блевануть, и он попытался взять под контроль свои порывы, сидя в деревянном кресле, сгорбившись и раскачиваясь. Верхний свет оставили включенным, отчего головная боль усилилась. Он боялся встать и подойти к выключателю.

Тошнота улеглась, и, открыв глаза, он заметил на ночном столике возле кровати старый планшет с выведенной на экран поверх текста запиской. Он встал, чтобы прочесть записку.

Доктор Сандос, – гласила она, – за годы вашего отсутствия образ Марии Магдалины был пересмотрен самым серьезным образом. Возможно, новое восприятие заинтересует вас. – Ф.

Его рвало до тех пор, пока рвать стало уже нечем. Когда дурнота улеглась, покрытый испариной, он поднялся на дрожащие ноги. А потом приказал своим рукам поднять планшет и запустить им в стену, после чего утер рот рукавом и повернулся к двери.

Глава 7 Кливленд и Сан-Хуан