Птица не упадет

Его любовь, которую он нес тайно, как бремя, точно холодный и тяжелый камень, в одно колдовское мгновение расцвела, как брошенное в землю семя, и оказалась такой мощной, яркой, красивой и волнующей, что он не мог еще полностью осознать ее.

Они с Бурей так высоко ценили свою любовь, что старались, чтобы никто ни о чем не догадался. Они строили сложные планы, вступали в сговоры, готовили сложную сеть уловок и маскировки, чтобы защитить свое замечательное сокровище.

В присутствии третьих лиц они не разговаривали, даже не смотрели друг на друга, и необходимость сдерживаться так тяготила их, что, едва оказавшись наедине, они жадно набрасывались друг на друга.

Когда они были не одни, то все время и силы тратили на то, чтобы остаться наедине.

Они писали друг другу пламенные записки и передавали их под столом в присутствии Шона и Руфи; эти записки могли бы обжечь коснувшиеся их пальцы. Они разрабатывали коды и сигналы, находили укромные уголки и шли на страшный риск. Опасность делала пикантный букет любви и наслаждения еще более острым, и оба были ненасытны.

Вначале они отправлялись в тайные лесные уголки порознь и кружными путями, галопом проезжали последнюю милю и, явившись на место встречи, задыхающиеся и смеющиеся, обнимались еще сидя верхом на фыркающих и топающих лошадях. В первый раз они так вцепились друг в друга, что упали с седел на лесную постель из мертвой листвы и папоротников и отпустили лошадей. Пешее возвращение домой было долгим, особенно потому, что они цеплялись друг за друга, как пьяные, непрерывно хихикая. К счастью, лошади не добежали до конюшни, обнаружив поле люцерны, и их возвращение без всадников не встревожило конюхов. Тайна осталась нераскрытой, но после этого случая молодые люди стали тратить несколько секунд драгоценного времени на то, чтобы Марк стреножил лошадей.

Вскоре им стало мало одного краденого часа в сутки, и они стали встречаться в мастерской Бури. Марк карабкался на баньян и полз по его ветке, а Буря держала окно открытым и негромко вскрикивала от ужаса, когда его нога соскальзывала, или шепотом предупреждала, если проходил слуга, потом хлопала в ладоши и обнимала Марка за шею, когда он поднимался на подоконник.

В мастерской был всего один деревянный стул, пол жесткий и холодный, а опасность вторжения так велика, что даже они не могли ею пренебречь. Однако они были неустрашимы и изобретательны; почти сразу они обнаружили, что Марк достаточно силен, а Буря легка и что все возможно.

Однажды в жаркий полдень их любви Марк потерял равновесие и прислонил Бурю к одному из ее незаконченных шедевров. Потом она оперлась на деревянный стул, задрала юбки до пояса и выставила свой маленький, идеально круглый зад, а Марк тряпкой, смоченной в скипидаре, убирал мазки умбры и берлинской лазури. Буря так тряслась, сдерживая хохот, что необычайно осложняла Марку задачу.

К тому же она так покраснела, что даже ее зад стал восхитительно розовым, и впоследствии запах скипидара всегда возбуждал Марка.

В другой раз — страшный случай — в коридоре, ведущем к мастерской, послышались тяжелые шаги с безошибочным подволакиванием ноги. Они застыли с посеревшими лицами, неспособные вдохнуть, и слушали, как приближается Шон.

Властный стук в дверь поверг Бурю в панику. Она смотрела на Марка полными ужаса глазами.

Он немедленно взял дело в свои руки, понимая всю серьезность опасности. Шон Кортни, увидевший посягательство на свою любимую овечку, вполне способен был погубить и их обоих, и себя.

Стук повторился, нетерпеливый, требовательный; они спешно приводили в порядок одежду, Марк быстро шептал. Буря храбро ответила, хотя голос ее дрожал:

— Минутку, папа.

Марк схватил ее запачканный краской рабочий халат, надел на нее через голову, взял кисть, сунул ей в руку, обнял Бурю за плечи и мягко подтолкнул к двери.

Между стеной и холстами оставалось совсем немного места, но он забрался туда, скорчился, и старался не дышать, слушая, как Буря открывает задвижку и впускает отца.

— Закрываешься, мисси? — проворчал Шон, окинув подозрительным взглядом пустую мастерскую. — Я тебе мешаю?

— Что ты, папа, никогда, ты мне никогда не мешаешь!

Они вошли в комнату. Буря скромно шла за отцом, пока Шон разглядывал ее работы и делал замечания.

— На Вэгон-Хилл нет никакого дерева.

— Но я ведь не фотографии делаю, папа. Дерево должно здесь быть. Оно уравновешивает композицию. Разве ты не видишь?

Она по-бойцовски приходила в себя, и Марк любил ее до боли.

Он настолько осмелел, что решил выглянуть из-за холстов, и первым делом увидел пару женских панталон за пять гиней, из шелка цвета устричного мяса, обшитых кружевами; смятые панталоны лежали на полу, куда их незадолго до этого бросила Буря.

Марк почувствовал, как на лбу выступил холодный пот; панталоны на голом полу были заметны, как военные знаки различия. Он попытался дотянуться до греховной маленькой горки, но пальцев не хватило.