Птица не упадет

Извинившись, Марк не пришел на ужин, не желая мешать в первый семейный вечер.

Он собирался отправиться на еженедельную тренировку, а потом поужинать где-нибудь с молодыми офицерами-холостяками. В четыре часа он покинул дом через боковой выход и пошел в свой коттедж, чтобы принять ванну и переодеться.

И уже добрался на своем мотоцикле до ворот Эмойени, когда вспомнил, что генерал просил оставить на его столе отчет о железных дорогах. В суматохе возвращения Бури Марк забыл об этом; он развернул свою тяжелую машину и подъехал к дому.

Мотоцикл он оставил на мощеном кухонном дворе и вошел опять с черного хода.

Он стоял в библиотеке с отчетом в руках, быстро просматривая его, чтобы проверить собственные замечания, когда щелкнул дверной замок.

Он положил отчет и обернулся в тот миг, когда дверь отворилась.

Вблизи Буря Кортни была еще прекраснее. Она сделала три быстрых шага по комнате, прежде чем поняла, что не одна, и остановилась, застыв с грацией газели, готовой к бегству.

Одну руку она поднесла ко рту; пальцы были тонкие, заостренные к концам, длинные ногти блестели, как жемчуг. Кончиком одного пальца она коснулась губ; губы слегка дрожали, влажные, гладкие и блестящие, ее глаза казались огромными, темно-синими. Она походила на маленькую девочку, испуганную и одинокую.

Марк хотел успокоить ее, защитить от неприятностей, сказать что-нибудь утешительное, но не мог произнести ни слова.

Но он беспокоился зря. В следующее мгновение — этого времени оказалось вполне достаточно — она поняла, что ее тревога вызвана присутствием молодого человека в отлично сидящем на молодом стройном теле мундире со множеством знаков отличия.

В ней немедленно произошла разительная перемена. Она притронулась пальцем к щеке, губы перестали дрожать и задумчиво приоткрылись. Огромные глаза, в которых больше не было страха, почти исчезли под прикрытыми веками; Буря внимательно разглядывала Марка, критически, выставив вперед подбородок.

Изменилась и ее осанка. Одно бедро чуть выдвинулось вперед, бугорки грудей поднялись, и шелк корсета плотно обтянул их. От ее нежного, чуть насмешливого голоса у Марка захватило дух.

— Здравствуйте, — сказала она.

Ее голос, низкий и хрипловатый, проник в самое сердце Марка, три произнесенных ею слога словно какое-то время висели в воздухе.

— Добрый вечер, мисс Кортни, — ответил он и сам удивился тому, как ровно и уверенно прозвучал его ответ.

Этот голос пробудил воспоминания, и она взглянула на него широко раскрытыми глазами. Удивление медленно сменилось гневом. В глазах вспыхнули искры, на совершенных, почти восковых щеках выступили красные пятна.

— Вы? — недоверчиво спросила она. — Здесь?

— Боюсь, что так, — и разговор вдруг показался Марку таким комичным, что он улыбнулся и окончательно перестал волноваться. Неожиданно он почувствовал себя легко и спокойно.

— Что вы делаете в этом доме?

Она выпрямилась во весь рост, полная ледяного высокомерия. Но впечатление портило то, что ей приходилось смотреть на него снизу вверх и что щеки ее горели.

— Я теперь личный помощник вашего отца, — ответил он и снова улыбнулся. — Уверен, вы скоро смиритесь с моим присутствием.

— Посмотрим! — выпалила она. — Я поговорю с папой.

— О, я так понимаю, что вы с генералом Кортни однажды уже обсуждали мою работу, точнее, мое увольнение.

— Я… — начала Буря, потом крепко сжала губы, и краска со щек перешла на горло, когда она вдруг живо вспомнила весь эпизод. Унижение было столь сильным, что она почувствовала себя розой, вянущей в жаркий день, и в горле у нее застрял комок. Достаточно было того, что это вообще случилось, что вместо безусловной поддержки, к которой она привыкла с самого детства, она получила от отца гневную отповедь: она поступила как избалованный ребенок, опозорила его, использовав его силу и влияние, и особенно позорно то, что она сделала это, ничего ему не сказав, действуя за его спиной, как он выразился.

Она испугалась, как всегда в минуты его гнева, но не слишком встревожилась. Уже десять лет он не поднимал на нее руку.

— Настоящая леди по-человечески относится ко всем окружающим независимо от цвета их кожи, веры или финансового положения.

Она часто слышало это и раньше и теперь почувствовала досаду.

— О-ла-ла, папа! Я больше не ребенок! — выкрикнула она. — Он надерзил мне, а всякий, кто будет мне дерзить, заплатит за это, черт побери.

— Ты сделала два утверждения, — сказал генерал с обманчивым спокойствием, — и оба нуждаются в поправках. Если ты сама дерзка, в ответ получишь дерзость, и ты еще ребенок. — Он встал из-за стола, крепкий, как лесной дуб, и огромный, как гора. — С другой стороны, леди не бранятся, а ты должна стать леди, когда вырастешь. Даже если мне придется вколотить это в тебя.

Он взял ее за руку, и она с недоверчивым отчаянием неожиданно поняла, что произойдет. Такого с ней не бывало с четырнадцати лет, и она считала, что больше никогда не будет.