Птица с перебитыми крыльями

— Это тоже показатель того, как относятся к нашему народу, — сделал вывод Гурунц. — Относятся, как видите, пренебрежительно. В телерадиокомитете десятки редакций, неужели нельзя было пристроить его куда-нибудь?

— Да ведь он азербайджанских-то букв тоже не знает, — отшутился Сагумян, — кто же станет его держать! В отделе их двое: он да Геворг Атаджанян, ты его знаешь.

— Знаю, — отозвался Гурунц. — Жалкий проходимец.

А Сагумян добавил:

— Его из Карабаха вытурили, а мы взяли — и влипли. Тот ещё тип, всем недовольный, сварливый. Ну, два сапога пара, целый день они грызутся.

— Между прочим, в царское время здесь, на месте станции метро «Баксовет», начиная от здания нынешней филармонии до центрального универмага, были русско-армянское кладбище и величественная церковь, в которой армяне отпевали убитого генерала Цицианова. — Гурунц повернулся и, стоя на залитом солнцем тротуаре, долго и пристально вглядывался в здание, где располагалась редакция, в который уже раз оценивая соразмерность и гармоничность его частей, сводчатые окна, украшенные резьбой стены, барельефы. — Жизнь — это мгновенье между будущим и минувшим, не больше того, — запустив пальцы в непокорную густую шевелюру, сформулировал он, о чём думал, и его лицо выразило глубокое сожаление. — Знаете, в чём очарование молодости, её тайна? Мне сдаётся, не в том, что перед тобой шанс и перспектива всё на свете сделать, а в том, что ты думаешь — я всё сделаю. Человек живёт мечтами. Молодому хочется жить и радоваться, хотя молодость, она сама по себе уже радость, зрелому хочется жить в довольстве и комфорте, старику хочется лишь одного — жить подольше. Помню как сегодня — ты молод, всё впереди, ты летишь, сломя голову вверх-вниз по этим лестницам. А нынче каменные ступени стёрлись, точно сама жизнь.

До метро мы молчали.

— Ладно, я пойду, — сказал Гурунц, затем устало обратился ко мне: — Мужчины вроде меня женятся сдуру, разводятся от нетерпенья, а снова женятся, потому что память коротка. Так что мотай на ус. — И он шутливо наказал мне: — К следующему моему приезду непременно женись. У женитьбы, конечно, свои минусы, но долго мотаться холостяком ещё хуже. В мужской судьбе одно из двух — или быть холостым и несчастным, или жениться и свету невзвидеть… Следуй совету Сократа — что бы то ни было, женись. Попадётся хорошая жена, станешь исключением из правил, а плохая — философом. — Он рассмеявшись обнял меня: — Хорошо сказано! А тебе, — сказал Гурунц, пожимая руку Сагумяну, — желаю здоровья. Надо всё вытерпеть и собственными глазами увидеть, чем это кончится. Ну, мы ещё встретимся! — И он многозначительно поднял палец.

Расставаясь с человеком, и мысли в голове не держишь, что, может статься, никогда больше с ним не поговоришь. А с Гурунцем у нас так и вышло. Нам уже не выпало свидеться.

Мы проследили издали, как Гурунц вошёл в метро, повернулся, и на прощанье помахали друг другу рукой.

— Сколько знаю, он всегда был таким, — сказал о Гурунце Сагумян, задумчиво поглаживая бородку. — Родителей его в тридцать седьмом арестовали, сам он прошёл всю войну вплоть до Берлина, но как был прямым, принципиальным, смелым и непримиримым, так и не изменился. Столько же времени я знаю нашего прежнего главного — Самвела. Лизоблюд и подхалим. Если дело пахнет копеечной выгодой, никого не пожалеет, ни перед чем не остановится. Два противоположных полюса, и жизнь у них соответственно сложилась. Один в довольстве и почёте, а на другом истрёпанное старое пальтецо.

До поздней ночи я готовил сценарий телепередачи об открытии памятника в Бегум-Сарове, с утра понёс его Арине печатать на машинке.

Дверь её комнатки, ведущая в общий отдел, была приоткрыта; было слышно, как Арина мурлычет себе под нос очередную популярную песенку: «Ты мне солнце, ты мне свет, без тебя мне жизни нет».

— Всё утро соловьём заливается, работать не даёт, — беззлобно пожаловалась Лоранна. — Вчера бывший сделал ей комплимент, вот и закружилась, наверное, голова.

— С песней работается в охотку, — сказал Тельман Карабахлы-Чахальян, он же, если угодно, Сальвадор Дали. — Спросили у воды: ты чего журчишь и журчишь, она в ответ: у меня приятель — камень. Это ничтожество Геворг Атаджанян столько трепался с чужими жёнами, что телефон из строя вышел, — сказал он, оправдываясь. — Я от вас позвоню.

Тем временем Арина распахнула дверь своей комнатки и радостно поздоровалась.

— Кто это тебе свет и солнце? — полюбопытствовал я.

— Ты, кто ж ещё, — сказала она со значением. — Заходишь и не здороваешься.

— Ну, здравствуй!

— Привет! — с гримаской ответила она. — Ты сегодня на месте? Сильва придёт.

— В котором часу? Встретим её на первом этаже с оркестром.

Арина кривила губы в поисках ответа.

— Чего ты цепляешься к нашей семье?

— По велению Божию! — Я подал Арине листки со сценарием. — Два экземпляра, один режиссёру.

Тельман ушёл к себе, мы остались втроём.

— Что я слышу, Арина, бывший расточает тебе комплименты! Как сие понимать?

Арина метнула на Лоранну злобный взгляд, однако предпочла воздержаться при мне от выяснения отношений.