Птица с перебитыми крыльями

— Значит, вы должны знать мою маму, Розу Григорян. Она работала в Верховном суде, член коллегии. Прежде из армян там был Арутюнов, потом Арушанов, позже Василий Ананян. После того как Ананяна убили, членом коллегии стала моя мама.

— Конечно, знаю, — подтвердил я. — Мы даже передачу делали о ней. Её родители из карабахского села Бердадзор, но позже, после событий в Шуши и ближайших армянских сёлах, бежали в Зардахач Мартакертского района.

— Верно, мама там и родилась, в Зардахаче. Мы, получается, знакомы. Меня зовут Карина. Я тоже назвался и добавил:

— Поедемте из аэропорта вместе, мы вас подбросим до дома.

— Прекрасно, — обрадовалась Карина. На миг её зубы блеснули белизной. — Муж очень беспокоился. Ему не удалось вырваться, только-только кое-как устроился на работу. Говорят, есть негласное указание — беженцев не прописывать и не брать на работу. Просто ужас. Вы останетесь или вернётесь в Москву?

— Вернусь, — ответил я. — Я ненадолго.

— Я в аэрокассах знаю почти всех девочек. Если понадобится, помогу с билетами, — с детской готовностью и детской непосредственностью предложила она. — Можете не беспокоиться. Я долго раздумывал, сказать ей о Рене или не стоит. Наконец решил открыться и попросить у неё помощи.

— Я вам помогу, — она дружески положила ладонь на мою руку. — Позвоню ей, приглашу прийти к нам домой. — Нет, — она быстро поправилась, бросив на меня заговорщический взгляд. — Я дам ей номер своего телефона и скажу, чтоб она позвонила мне откуда-нибудь. Так надёжнее. Я ей всё объясню. Завтра в котором часу вам удобно? Я передам ей, и она придёт в это время. Запишите мой номер — 93–81–44. Дом вы знаете, второй подъезд, шестой этаж, дверь налево, квартира сорок три. В четыре часа вам удобно?

— Удобно.

— В четыре она будет у нас, не сомневайтесь.

«Боже мой, неужели завтра я увижу Рену?» — ликуя, подумал я, ощутив, с какой силой заколотилось в груди сердце.

Под самолётом расстелилась, обозначенная красными огоньками взлётная полоса, шасси громыхнули и бетон устремился навстречу.

На площади перед аэропортом мы взяли такси, Зармик подсел к водителю, мы с Кариной — на заднем сиденье.

— Высадим вас у дома, — сказал я ей. — Завтра в четыре увидимся.

Карина с улыбкой кивнула, и я вновь отметил про себя, что её медленно раскрывающиеся в улыбке губы по-настоящему притягательны.

— Я нахычванский, зовут меня Закир, а ты откуда будешь? — по-азербайджански спросил водителя Зармик.

Водитель был человек немолодой, наполовину лысый; он крепко держал руль обеими руками, а его широко раскрытые глаза не отрывались от дороги.

— Из сабирабадских краёв, — откликнулся он, искоса взглянув на Зармика. — Из жаркого Сабирабада, края арбузов и сладких гранатов.

— Как по-твоему, — незаметно подмигивая мне, спросил Зармик, — эти армяне чего хотят от нас?

— Эх, — ответил водитель с болью. — Нас жалко, их тоже жалко. Надувают нас всех, с толку сбивают. Апшеронский секретарь Зограб Мамедов что ни утро беженцев из Армении сажал в автобусы и отправлял в Сумгаит, на митинги. Не просто так, ясное дело. Сколько раз я своими глазами видел эти караваны — битком набитые автобусы и грузовики. По телевизору сказали и в газетах написали, мол, секретарь ЦК Гасан Гасанов стал в Агдаме на колени перед толпой — не ходите, мол, бить армян. Вроде как армяне ягнята, а наши волки. А русский поэт Евтушенко, наивный чудак, стихи посвятил Хураман Аббасовой. Будто бы та платок с головы сорвала и бросила под ноги толпы, и толпа остановилась, не пошла на армян. Враки. Потом выяснилось, ещё как пошла, несколько тысяч душ дошли до Аскерана, кто из армян встретится, тех избивали да калечили, любую постройку рушили да сжигали. Я своим коротким умишком так мыслю — раз уж они всё-таки двинулись дальше, то, стало быть, Гасанов и Аббасова их не останавливали, а науськивали, подучивали, что да как делать. Этот вывод самый верный, потому как побоище в Сумгаите, что нас на весь мир оскандалило, с того похода началось.

Он перевёл дух.