Птица счастья

— Мы здесь отрезаны. Молвили люди, что птицам кто-то формулу новую слил.

И поведал Вася историю Кристинину, про ее публикацию скандальную, что потерял ее, ребенка и намеревается ее найти во что бы то ни стало и из лап мининских спасти. И что если не найдет, то расскажет всему свету о том, как с ней поступили, и еще раз ее материалы обнародует. Уж тогда он проследит, чтобы формула до каждой птицы дошла. Отчаяние его охватило.

— Во всей этой истории не вяжется только один момент, брат. Не мог ты отцом быть. В нас с тобой есть регуляционный природный механизм. Гомосексуальность нас с тобой обошла стороной, но таким, как мы, наверняка нет продолжения — мы стерильны. Видимо, ребенок все-таки был Петра. Но тогда зачем тогда они его абортировали?

Василий задумался и переспросил:

— Ты знаешь наверняка про стерильность?

— Да. Мы пытались с Леной, а потом обследование показало, что дело во мне.

— Ну, я все равно Кристину найду. Тебе вот копию привез ее формулы. — Он сжимал замерзшими пальцами карту памяти.

Сереже стало жалко брата, что тот маялся из-за ситуации упущенной. Он тонул в отчаянии и не мог оставить надежду. Вся беспечная натура Василия не готова была к смирению. Впервые он столкнулся с реальностью, как тогда, когда умерла их мать и возникла неведомая ответственность, и невозможно было отменить произошедшее. И теперь он не мог изменить выбор, сделанный однажды, не мог вернуться к Кристине и не бросать ее.

Сережа на самом деле уже давно простил обиды брату и сейчас понимал необходимость своего присутствия и поддержи. Через приоткрытое окно веранды донесся щелчок вскипевшего чайника.

— Лена проснулась…

— Лена…

Вася все время беседы тревожно ходил. Измотанный дорогой и мыслями своими, он порывисто метался по веранде в беспокойстве. Иногда затихал, прикурив сигарету, а потом вскакивал и кругами ходил, как потерпевший по тающей льдине.

— Вася, послушай… Оставайся у нас. Хоть на несколько дней. Жизнь здесь простая, без излишеств, но приятная.

— Я не могу, мне нужно искать, я надеялся найти ее здесь.

— А может, она и здесь, — Сереже пришлось пойти на уловку, чтобы остановить брата, — да, может, и здесь. Побеседуем с соседями, Лена на работе уточнит, в церкви спросим.

— Тут у вас и церковь есть? Вас заставляют туда ходить?

— Нет, Вася, не заставляют. Вокруг этой церкви поселение и построили, развалины мы сами попросили отреставрировать. И батюшка у нас замечательный, и место самое светлое.

— Некогда мне по службам шататься, брат, понимаешь ты?

Посмотрел он в упор на Сережу — отчаянная мольба облегчить страдания застыла во всей его фигуре. Он не умел просить совета, он не знал, куда двигаться дальше.

— Пойдем завтракать. А там придумаем, как поступить.

Если бы Вася смог успокоиться и посмотреть со стороны, то заметил бы, что принимали хозяева с теплом. Он ходил по дому в пальто в надежде отправиться в обратный путь и не заметил, как оказался за столом. В гостиной он видел фотографии родителей и книги, и ту, что была первая, Сережей написанная и не признанная. Он так ее и не прочитал.

Вася отвык совершенно от еды домашней, и по мере того, как он угощался Лениной стряпней, веки его тяжелели. И чай ароматный с травами пьянил. И луч солнца, упавший на стол через графин с водой, радовал глаз, и Вася подставил ему свою ладонь, прикоснувшись к радуге. И прошло еще немного времени, как Александров-старший уснул, так и не сняв пальто, сидя на диване в гостиной. И не вспомнил он потом, как на диван этот сел. Засыпая, привиделось ему, как Леночка Сережу нежно обнимала и косу свою, походившую на сплетенные ветви молодого дерева, под куртку прятала, и как провожал брат жену свою на работу, и последнее, что он подумал, –зачем ей уходить прямо сейчас, ведь здесь было так тепло и спокойно.

***

Прошло несколько дней перед тем, как на пороге дома Александровых появился Петр. Самолично. Поздним вечером. Братья ушли на прогулку на реку, а дома к ужину их ждала Лена.

Сперва Петр не намеревался проходить, хотел подождать в машине, но хозяйка переубедила его, пообещав ароматный кофе.

Петр был холоден и надменен. Приземленные радости этого места его не трогали, непонятно, чем эти люди могли здесь довольствоваться, как эта блаженная Леночка, что стояла над плитой. Убожество он во всем этом видел. Сверхтехнологичная оснащенность и современность дома не придавали ему лоска в глазах Петра.

— Ты знаешь, что в цивилизованном обществе не готовят уже лет десять?

— Спасибо твоему отцу, что я этого не знаю, а то я никогда бы не попробовала лазанью в исполнении моего мужа.

Она смела быть снисходительной. Снисходительной и спокойной. Во власти Петра находились и ее жизнь, и жизнь ее мужа. Он мог одним звонком их оборвать, но не знал, как поселить в ней страх и уничтожить достоинство. Как смели они быть счастливее него, практически самого состоятельного и властного человека на земле.

— Мне все равно, как вы тут живете, когда они вернутся?

— Должны с минуты на минуту. Я тебе накрываю? Поужинаешь с нами?