Птица Сирин и всадник на белом коне

Раньше-то бабушка Акулина пасхальные куличи пекла, хлеб такой сладкий с изюмом. Высокий, круглый, как гриб боровичок, а шляпка пудрой сахарной, будто снежком, присыпана. Если кулич в печи не растрескается — все в семье хорошо будет, а, не дай Бог, не подойдет или косенький какой выйдет — жди несчастья.

— Зачем ты, бабка, куличи так узоришь? — спрашивал, бывало, сосед, дед Афанасий. — Не все ль равно животу, чего есть?

— Твому, может, и все равно, а мой, сердешный, всю жизнь в темноте сидит, ничего не знает. Пускай поглядит, какая красота на свете бывает.

Да… А на этот раз куличи не из чего было стряпать.

Утром бабушка повязалась праздничным платочком, в белый узелок крашенки уложила, Егорку гребнем деревянным расчесала, и пошли они соседей поздравлять.

Перво-наперво зашли к деду Афанасию. Он с внучкой Машенькой жил. Тоже сиротой осталась. Мамку ее в то страшное утро конники окаянные арканами опутали и за собой в степь волоком утащили. Отец с вилами в погоню бросился, двоих заколол. Да разве в одиночку с такой сворой совладаешь? На копья его подняли…

Ну, поцеловались, по обычаю, с дедом и Машенькой три раза и яички расписные подносят. Дед аж руками всплеснул.

— Ай да Акулина, ай да мастерица!

— Да не я это. Егорка мой постарался.

— Да не может того быть, чтоб малец такую красоту навел.

А Машенька — ей Егорка с петухами красными яичко поднес — зарделась вся и за печку убежала стесняться.

Куда ни зайдут — смех, радость от их подарков. Хоть на день, а помог Егорка людям горе забыть.

*

Весна пришла, а Егорке с бабушкой легче не стало. Лошадь с коровой басурмане в степь за собой угнали — ни землю вспахать, ни молока попить.

Совсем отощал Егорка, на солнышке просвечивает, ну народ и решил его пастушком поставить, чтоб вовсе малец не пропал.

Собрали скотину со всей деревни: лошадь с жеребенком, две козы да корова. Вот и все стадо.

Рано утром, когда еще земля в пуховый туман куталась, собирал Егорка по дворам свое стадо и на луга гнал. Кнут как положено сплел, а вместо собаки кот Терентий сзади бежал. Выучился где-то хвост калачиком загибать — ну вылитая Жучка, только не гавкает! Долго он после пожара пропадал, потом явился худющий, как скелет, шерсть в подпалинах, а усов и вовсе нет — сгорели.

Вот раз пришли они всей компанией на берег речки Горюнки. Корова с козами траву молодую принялись щипать, а лошадь с жеребеночком в воду по грудь зашли, пьют. Жеребенок к матери жмется, как дитя малое, а та его мокрой мордой по спине поглаживает, чтоб не робел.

Туман над рекой белый-белый, то совсем их заволочет, то хвост один оставит, а то и вовсе вдруг одна лошадь с двумя головами стоит — большой и маленькой.

Глядел на них Егорка, глядел и не заметил, как задремал. И видит он: выплывает тихо из тумана узкая ладья. Борта резные, нос двумя головами лошадиными украшен, а посередке женщина в длинном белом сарафане стоит и улыбается печально так.

Смотрит Егорка пристально, никак не поймет — кто это? Туман мешает.

А ладья уже мимо неслышно, как перо по небу, проплывает. И вдруг женщина эта глянула на него и тихонько спрашивает:

«Помнишь ли меня, сынок?»

Вскрикнул Егорка, вскочил на ноги, а ладья метнулась от него испуганно, и не ладья это уже, а серая утка громко крыльями захлопала и пропала в тумане!

Очнулся Егорка, лицо от слез мокрое. «Матушка, — шепчет, — ведь это ты была?»

На память о том сне несколько дней подряд, не разгибаясь, вырезал Егорка из неподатливого березового поленца волшебную ладью с двумя лошадиными головками впереди. Когда середину выдолбил, нарвал хвоща и жесткими его стеблями зачистил все до блеска. А вечером рассказал бабушке Акулине про свой сон и ладью на стол поставил. Бабушка бережно взяла ее в руки, погладила и говорит:

— А ведь у тебя, Егорка, знатный ковшик получился. Как попьешь из него, так и мамку помянешь.

Долго в ту ночь Егорка на лавке ворочался. «Хорошо бы, — думает, — таких ковшиков всем вырезать, у кого родных порубили».

Так и сделал. Все лето строгал, резал, зачищал.

Вот собралась деревня на братчину, родных поминать. Пиво всем миром, по обычаю, сварили, тут Егорка и поднес всем по ковшику. Мужики одобрительно кряхтят, на чистую работу дивятся, а бабы прижали подарки к груди, ревут, смущенного «мастера» в русую макушку целуют.

*

Веселее жизнь пошла у Егорки, дело нужное и полезное появилось. Выучился ложки резать. Маленькие с витым стеблем и росписями веселыми — для ребятишек, большие с медведем резным — для мужиков, самые большие половники с яркими узорами — для хозяек, а на всю семью — солоницу с богатой резьбой и откидной крышкой. Соль на Руси уважали, на самое почетное место солоницу ставили.

Из других деревень про Егорку прослышали, приходить стали за его ложками, ковшами и солоницами. Никакой платы он не брал, так отдавал. Но однажды осерчал на него дед из соседней деревни.